Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

Когда они вышли на свежий воздух, то первое, что бросилось в глаза на пустынной улице Фридерикенхофа, это сверкающий на солнце «Хорьх» и стоявшие возле него двое крепких мужчин, смотрящих в их сторону. Пастор опасливо покосился на них, но ничего не сказал. Они медленно двинулись к облупившемуся фахверковому домику в окружении спелых яблонь и вишен. Старик надел на голову соломенную шляпу.

— Что беспокоит вас, сын мой? Я заметил, что во время мессы вы не молились.

Не привыкший к медленной ходьбе Гейзенберг еле сдерживал себя, чтобы не ускорить шаг. Так же трудно ему было укрощать свою речь, но теперь каждое слово давалось ему с трудом.

— Я слушал вашу проповедь, отец. Вы говорили о добре и зле так, будто каждому человеку ясна их сущность. Но ведь это не так?

— Господь сотворил человека из двух противоположностей — добра и зла, разделив помышления на духовные и плотские. Отличить одно от другого не сложно. Каждый день мы принимаем решения, которые должны соответствовать ценностям, определенным для нас Всевышним. Если кто-то творит зло, он не заставит себя поверить в то, что зло стало добром.

— Однако можно убедить в этом других.

— Что тоже есть зло. Ибо в Писании сказано: «Мерзость пред Господом — уста лживые, а говорящие истину благоугодны Ему». Смертный грех, вот что такое ложь… Что с вами? Вы расстроены.

Гейзенберг был не расстроен, а скорее растерян, даже опустошен. Глубокой ночью он прибыл в лабораторию под литерой ZK в Гросс-Берене, подчиненную Институту физики Общества кайзера Вильгельма, который он возглавлял. Лаборатория размещалась в незаметном бункере на территории небольшого лако-красочного завода и занималась теоретическим расчетом алгоритма обогащения урана с помощью центрифуги. Вместе с тем — и этого Гейзенберг не знал — в ZK-лаборатории полным ходом велись работы по подготовке тестового подрыва взрывного устройства с анализом последующего распределения радиоактивных осадков. Всю ночь шло обсуждение предстоящего экспериментального взрыва металлической сферы, наполненной тротил-гексогеновой смесью с вкраплением радиоактивных веществ.

К утру у Гейзенберга не осталось сомнений в том, что урановый проект вступил в практическую фазу, и это ошеломило его. Желая проветриться и осмыслить масштаб содеянного, он решил пройтись по пустой деревне неподалеку от Гросс-Берена, где набрел на сельскую церковь и остался в ней на мессу.

— Что вы говорите? — переспросил ушедший в свои мысли Гейзенберг. Он так и нес в руке шляпу, позабыв надеть ее на голову.

— Вы расстроены, — повторил пастор. — Вас что-то тревожит?

— Вот вы сказали: нельзя творить зло и верить в то, что творишь добро. Но ведь зло можно творить невольно?

— Это как? — удивился старик.

— Чтобы отбеливать ткани, бумагу, Шееле выделил хлор. А через сто пятьдесят лет на его основе был создан иприт. В конце прошлого века Отто собрал четырёхтактный двигатель внутреннего сгорания. Сегодня им оснастили танки и боевые самолеты. Где грань, за которой добро становится страшным злом? И где точка ответственности добросовестного изобретателя, превращающая его в злодея?

Пастор с любопытством посмотрел на собеседника:

— Вы говорите об инструменте. Ведь топором можно выстроить дом, а можно и человека зарубить. Что же получается, придумавший топор — убийца? Нет. Убийца — это тот, кто взял топор в руки не для строительства дома, а для преступления.

— А если ученый заранее понимает, к чему приведет его изобретение, должен ли он остановиться?

— Несомненно! — с неожиданным жаром ответил пастор и даже остановился. — Ибо сказано: «Кто замышляет сделать зло, того называют злоумышленником».

— У вас на все есть цитата, отец, — улыбнулся Гейзенберг. Улыбка практически никогда не сползала с его лица, и, даже если ему было совсем не смешно, он все равно механически улыбался. — Вы никогда не читали Достоевского? О, ничего страшного, русский автор. Там молодой человек таким же вот топором зарубил злую старуху-процентщицу. И самое интересное, у него нашлось множество резонов своему поступку. Множество. Если бы все было так просто, в мире бы не было войн. Но мир полон врагов. И если не ты придумаешь топор, это сделают другие. Разве не так?

— Наряду со способностью различения добра и зла, Господь дал нам право выбора, сын мой. Это трудный вопрос. Но в Библии есть притча, которая поможет его разрешить. Один человек посеял на своем поле пшеницу. Но его враг ночью прокрался на то же поле и засыпал его семенами сорных трав. Узнав об этом, работники предложили хозяину прополоть пашню еще раз, чтобы выбрать семена сорняков. На что хозяин ответил: «Если вы станете пропалывать, то вместе с сорной травой вырвете и пшеницу. Пусть растет и то и другое, а когда придет жатва, соберите пшеницу, а сорняки сожгите». Вы не хотите содействовать злу в благом деле, так отделите зерна от плевел. К сожалению, понять, что есть что, зачастую можно только тогда, когда урожай взойдет. Но наличие в поле плевел не означает, что и зернам не должно зреть.

— То есть у человеческой совести всегда есть лазейка, это вы хотите сказать.

— На самом деле все просто, сын мой. Человеческую совесть, формирует выбор: либо служишь Богу, либо — дьяволу. Но нужно не забывать, что людям видна лишь часть истины. Чтобы узнать ее во всей полноте, необходимо прожить жизнь.

Сколько бы оправданий ни придумал тот молодой человек, Бог услышит только одно — он убил старуху. На его участь не повлияет, хорошим она была человеком или плохим. — Старик не стал убеждать собеседника в своей правде. Только добавил: — Не ошибитесь с выбором, уважаемый. Вот и мой дом.

Они остановились перед калиткой. Старик положил на нее руку, показав тем самым, что разговор исчерпан. С задумчивой улыбкой на губах Гейзенберг помолчал и неожиданно спросил, слегка понизив голос:

— Мальчик не говорит по-немецки?

Старика словно в грудь ударили. По лицу его пронесся шквал эмоций, прежде чем оно окаменело.

— Плохо говорит, — холодно ответил он и посмотрел в сторону мужчин, неподвижно стоявших возле «Хорьха». — Это с вами?

— Да. Не обращайте на них внимания, — кивнул Гейзенберг. Он опять помолчал. — Значит, мальчик — не немец?

Пастор вынул из кармана платок и протер им вспотевший лоб. Закрыв глаза, провел пальцами по переносице, как бы стараясь справиться с головокружением. Потом, собравшись с духом, сказал:

— Ребенок из Белоруссии. Вон там, сразу за тем лесочком — уж не знаю, известно ли вам, — находится трудовой концлагерь для военнопленных. Там я его увидел. Как он туда попал, одному Богу известно. Только в лагере и здоровые мужчины не выдерживают подолгу. Одним словом, я выпросил его. Родители охранников — мои прихожане. Ну, и… Это страшное преступление, я знаю… Но он ребенок. — Старик лихорадочно искал убедительные слова. — Очень способный, заметьте, ребенок. Хороший ребенок… Не только арийским детям хочется жить…