Юрий Авдеенко - Авдеенко Избранные произведения в 2-х томах. Т.2 Повести; рассказы

Солнце отступало. И темнота опускалась на землю плавно, словно на парашюте. Тяжелая туча низко замерла над горой. Из лощины не тянуло ветром. И командир полка с печалью подумал, что к ночи соберется дождь.

Адъютант притащил термос с кашей. И девчонки-радистки Галя и Тамара из Новороссийска, которые не доводились сестрами, но действительно были очень похожими, сели ужинать. На столе, сложенном из ящиков, лежала клеенка, новенькая, красно-белая, гордость девчонок, и чадила коптилка — сплющенная гильза артиллерийского снаряда и огненный фитилек над ней, как гребень.

Девчонки были красивые. И пудрились, и подкрашивали губы. И не принимались за еду, не помыв рук. Но майор, который уже третью неделю спал по два часа в сутки, был равнодушен к «подвигам» девчонок и, что совсем непростительно мужчине, забывал порадовать их, хотя бы иногда, комплиментами.

Вот почему радистки завизжали от восторга, когда на пороге землянки появился полковник Гонцов — из штаба дивизии. Худощавый, с красивыми глазами, он снял каску, бросил ее в угол. Распахнул плащ-палатку и вытащил откуда-то две большие розовобокие груши. Он протянул груши девчонкам и, здороваясь, поцеловал ручки. Майор, который, как и полагалось при появлении старшего начальника, стоял по стойке «смирно», вдруг обратил внимание на разрумянившихся радисток и удивился, словно только сейчас понял, что они женщины.

— Завидую тебе, Журавлев, — вздохнул полковник Гонцов. — Умеешь устраиваться. Ведь эти два ангела-хранителя любую землянку на дворец похожей сделают.

Майор Журавлев, на которого и в лучшие годы женская красота чаще всего навевала скуку, равнодушно пожал плечами.

Ангелы-хранители кусали груши, и сок блестел у них на губах.

Адъютант Ваня Иноземцев сказал:

— Вот сейчас постельку майору способим. Тогда у нас и полный порядок станет.

— Можешь не торопиться, — ответил полковник Гонцов. — Я приехал с радиомашиной… — И многозначительно добавил: — Будем фрицев развлекать.

Гудит в небе самолет. Высоко гудит. А небо тучами заштукатурено — ни звездочки, ни луны. И прохлады нет. Просто сырость. Подворотничок к шее липнет, словно смазанный. Неприятно.

Радистка Галя сидит на бревне у входа в землянку. Но вход завешан палаткой. И нет никакого входа. Темнота — только неподвижные деревья да силуэт часового между ними. Часовой ходит. И шаги его слышны. И радистке не так одиноко. Галя три месяца назад стала радисткой. А вообще она учительница. Самым маленьким дорогу в жизнь открывает. «Здравствуйте, дети! Вот и наступил тот час, когда вы стали школьниками».

Где сейчас ее ученики?

Мать с сестренкой в Ташкенте, отец воюет на Балтике. А она вот здесь, северо-восточнее Туапсе.

Немцы повесили ракету. Ее не было видно отсюда, потому что вершина горы прикрывала большую часть неба, однако макушки деревьев заблестели и тени побежали по лощине — ничейной земле, пристрелянной по квадратам и с той, и с другой стороны.

Иноземцев вышел из землянки, когда ракета догорала.

— Убери лапы, — сказала Галя, — противно.

— Ты говоришь так, будто я не мужчина.

Иноземцев был роста невысокого, узколобый, с маленьким носом и маленькими глазками, но губы у него краснели очень сочные, и, если бы не брюшко, он мог бы быть вполне сносным на внешний вид. Но брюшко (в его-то годы и в таких условиях!) придавало ему сходство с комедийным персонажем. И Тамара, насмешница, иногда озабоченно спрашивала:

— Ваня, а Ваня, ты случайно не в положении?

Ваня вскипал, словно чайник, только пилотка на нем подскакивала, как крышка, и говорил:

— Ума нет — считай, калека.

— Поделился бы, — поддерживала подругу Галя.

— И точно, — не унималась Тамара, — смотри, какой у него лоб высокий. Сократовский.

Ваня — человек от земли, он чувствовал, что эти девчонки посмеиваются над ним беззлобно, и то лишь потому, что не признают его красоты, не подозревают о его мужской силе. Но иногда, может, от усталости он срывался и психовал:

— Я не обезьяна. Я, может, про тебя больше знаю. А за сократовский лоб перед командиром отчитаешься.

Однако эти маленькие стычки происходили исключительно в отсутствие майора Журавлева, которого одинаково боялись и уважали и адъютант, и радистки.

Сейчас Галя сказала миролюбиво:

— Если ты мужчина, Ваня, то сбегай лучше за водой. Душно, гимнастерка к лопаткам прилипает.

Гремя ведрами, Иноземцев пробурчал без злобы:

— Ваня — лошадь водовозная.

Галя поднялась, отряхнула юбку. Нащупав ногою ступеньку, вошла в землянку.

Полковник Гонцов и майор Журавлев склонились над картой.

— Словом, метров сто пятьдесят придется по-пластунски. А до этой дороги, — Гонцов ткнул карандашом в карту, — парами, на носилках.

Тамара сидела в наушниках, держала пальцами микрофон и тихо говорила:

— «Индус», я — «Чайка». Я — «Чайка». «Индус», как слышите меня? Прием.

Развязав вещевой мешок, Галя вынула свежее полотенце и мыльницу. Тамара посмотрела завистливо.

— Операцию начнем в двадцать три часа. Спрашивай, если что не ясно, — полковник Гонцов выпрямился.

— Фонарики. Я думаю, необходимо всех обеспечить фонариками.

— Башковитый ты, Журавлев. Верно, я забыл сказать… Девяносто фонариков приготовлены…

Галя вышла из землянки.

— Это ты, Иван?

Иноземцев поставил ведро. Сделал глубокий выдох:

— Ну и темнота.

— А теперь закрой глаза. И польешь мне из кружки.

— Я это сделаю лучше, Галя, — сказал полковник Гонцов, выйдя из землянки.

— Нет, нет, — поспешно возразила радистка. — Я вас стесняюсь.

— И почему я не адъютант, — пожалел полковник.

Журавлев сказал Иноземцеву:

— Если что… я на позиции первого батальона.

— Слушаюсь, товарищ майор.

Офицеры ушли. Хвоя скрадывала шаги.

— Ты закрыл глаза?

— И так ни черта не видно.

Галя повернулась к нему спиной. Стянула через голову гимнастерку. Поколебавшись чуть, расстегнула лифчик и бросила, его на бревно, где уже лежали полотенце и гимнастерка. Наклонилась и сказала:

— Поливай. Только не мочи волосы.

Иноземцев, сопя, черпал воду из ведра, и вода стекала по гладким плечам и по спине. А когда он нагибался за водой, то видел груди, потому что глаза его привыкли к темноте, а белое различалось хорошо.

Радистка мылилась. И фыркала, и попискивала, как маленький ребенок. Немцы вновь повесили ракету. Но Галя не спросила, зажмурился ли он. Она была уверена, что нет. Но ей было все равно, она его не стеснялась.

А Иноземцев между тем перевел взгляд в сторону, глядел на плащ-палатку, свисавшую над входом в землянку. И сожалел, что он, Иноземцев, не полковник Гонцов.

Ракета погасла. И Галя, растирая спину полотенцем, сказала: