Юрий Авдеенко - Авдеенко Избранные произведения в 2-х томах. Т.2 Повести; рассказы

Он снимал с женой комнату в частном доме, рядом со школой. И жена его, плоская, как доска, работала инспектором гороно. Он днями пропадал в школе, а репетиции драмкружка порою затягивались до девяти, до десяти вечера.

Они увлеклись театром Клары Гасуль. Решили поставить «Карету святых даров». Галя, конечно, исполняла роль Камилы Перичолы — отчаянной и красивой комедиантки.

«Я не называю никого, должность доносчика мне не по душе. Я молода, недурна собой, я актриса и не избавлена от наглых приставаний, вот мне и сдается, что какой-нибудь фат, которого вы почтили доверием, а я выгнала вон из театра, порадовал вас такого рода милыми выдумками».

Конечно, с точки зрения знатоков школьного воспитания, убежденных в святой наивности учеников, пьеса Проспера Мериме — безнравственна.

На генеральной репетиции разразился скандал. Его удалось замять лишь благодаря тому, что представителем гороно была именно она, жена руководителя драмкружка.

Он тогда жестоко поругался со своей нравственной супругой. А рыжеволосая Камила Перичола плакала за кулисами. И он пришел к ней и, успокаивая, стал целовать ее мокрые глаза, щеки, а потом и губы.

Вскоре жена его заболела. И он пошел навестить ее в больницу. Это было осенью. Вечером. Луна глядела такая яркая. И Галя провожала его до больницы. Но не ушла домой. А осталась ждать. Он изумился, когда, сдавая гардеробщице халат, сквозь застекленную дверь увидел на аллее Галю. Он повел ее к себе на квартиру. Но очень боялся хозяйки. И Галя это заметила. Учитель не казался больше веселым и остроумным. А без этого он был словно общипанный цветок…

Второй раз она влюбилась, уже будучи учительницей. Директор был седой, интересный и очень умный. Он называл ее деточкой. Иногда похлопывал по плечу. И все. Да однажды, на Восьмое марта, он сказал ей комплимент:

— Где-то ходит юноша, которому я очень завидую. Вы понимаете почему? Да потому, что его полюбит такая девушка, как вы.

Третьим… Нечего и говорить о третьем. Ибо им был майор Журавлев — чистое недоразумение. Он улыбался только тогда, когда ему докладывали о потерях противника. Ни разу не сказал ей ласкового слова, если не считать благодарности по службе, одной-единственной, объявленной ей как рядовому бойцу Красной Армии.

Галя закончила маникюр на левой руке и уже принялась рассматривать ногти на правой… И вдруг тоскливая, ночная тишина была внезапно нарушена сильным ружейно-пулеметным огнем.

Представитель штаба армии вскочил с постели. Впопыхах натянул сапоги и бросился вон из землянки.

Как это случилось? С чего, собственно говоря, началось? Наверное, все-таки с камня, который попал в сапог Сливе, когда тот выбирался из траншеи. Потом камень мирно лежал где-то в портянке, хотя Слива и секунды не стоял на месте, и бомбы были тяжелые, и приходилось крепко держаться на ногах, осторожно ступая по складу. А ребята приходили и приходили. И мины и бомбы уплывали, как по конвейеру. Чугунков лишь сопел. И произносил минимум слов:

— Взяли! Поддержи! Давай влево.

Может, он экономил силы. А может, так устал, что собственный язык казался ему отлитым из свинца.

Последнюю бомбу Слива положил на свободные санки для себя и начал неторопливо закреплять ее веревкой. Чугунков сделал знак (разговаривать возле склада ввиду близости противника было не велено), и Слива увидел, как растворилась в тумане фигура друга.

Туман, который к середине ночи начал было рассеиваться, ближе к рассвету вновь загустел, и Слива подумал, что при его маленьком росте нет нужды корчиться на четвереньках. Можно преспокойно дойти к позициям полка и только там, чтобы его не заругали, осилить метров пятнадцать по-пластунски.

Он очень старательно привязал бомбу. Перекинул через плечо лямку. И уже сделал несколько шагов, как вдруг почувствовал, что попавший в сапог камень скатился под пятку и ступать стало больно.

Слива опустился на землю и стащил сапог.

Туман стоял плотной стеной. Но теперь он был светлее, чем тогда, когда Слива, Чугунков и остальные ребята первый раз ползли к складу. Перемотав портянку, Слива пошел вперед, но кустарник заслонил ему дорогу, и пришлось взять вправо, но там была яма. Слива обнаружил ее поздно, когда свалился. Треск раздался сильный, словно кто разломил доску. И немцы моментально пульнули ракету. Но самой ракеты Слива не увидел. Только туман заиграл блестками. И было очень красиво и чуточку страшно. Однако Сливе везло: во-первых, немцы его не обнаружили; во-вторых, он упал удачно, ничего не зашиб и не повредил; в-третьих, санки с бомбой не нырнули за ним в яму, а остались наверху, видимо поддерживаемые кустарником.

Повернувшись на бок, Слива понял, что выбраться из ямы, не производя шума, будет совсем не просто. И он сжался, как гармошка, потом стал выпрямляться. Но в небе опять оказалась ракета, на этот раз зеленая. И туман позеленел, словно море. Его видишь таким, если ты ушел под волны, открыл глаза, а денек солнечный!..

Слива, конечно, замер. Ракета загасла быстро. И он наконец выкарабкался. Нащупал в темноте лямку. Затем, не раздумывая, двинулся в обход. И вскоре ему попалось нечто похожее на тропинку. Он пошел по ней пригнувшись, потому что санки шаркали полозьями о камни и о сухие ветки гораздо громче, чем тогда, когда они с группой майора Журавлева ползли первый раз.

«Кажется, иду не той дорогой», — подумал он. И вдруг впереди себя, не далее чем метров сорок — пятьдесят, услышал немецкую речь. Он не знал немецкого языка и тем не менее ни секунды не сомневался, что там, за кустами, куда вела тропа, говорят не по-грузински, не по-армянски, хотя и этих языков он не знал.

Как он поступил? Вначале присел на корточки, потом лег на живот, расстегнул кобуру и вынул пистолет. О чем он думал? «Уж не разведка ли противника подбирается к нашим позициям? Вступать в бой или переждать?»

Понятно, что минуты, которые он провел в неподвижности, показались ему совсем не минутами, а может, даже часами. Понятно, что он помнил об опасном грузе, который лежал у него в санках. Понятно, что неосторожным движением боялся испортить дело.

Тишина. Долгая, долгая тишина…

Потом опять разговор впереди, разговор слева… И все по-немецки. Да нет. Это уже не разведка. И станет ли разведка спокойно переговариваться на подступах к окопам противника. Вдруг за спиной, на наших позициях, молчавшее было радио заиграло «Рио-Риту». И тогда Слива догадался, что полз в противоположную сторону.

Слива прижался к земле, свято помня, что только в ней его спасение. Развернулся и стал поворачивать санки, но они накренились и наделали столько шума, что с немецкой стороны крикнули: «Halt!»

А потом стали стрелять.

И тогда Слива побежал. Согнувшись. А лямка тянула его назад. И он несколько раз падал на спину, когда санки цеплялись за кусты или большие «камни. Трескотня выстрелов усиливалась. Слива не сразу сообразил, что стреляют не только немцы, но и наши. И когда он увидел трассирующие линии, как бусы, перекинутые в ночи, он вспомнил, что не одинок. Что за него уже воюют. И сил прибавилось, и посветлело на сердце…