Юрий Авдеенко - Авдеенко Избранные произведения в 2-х томах. Т.2 Повести; рассказы

— Слива, — тряхнул за плечо Чугунков, — закемарил?

— Пригрелся, как кот на лежанке, — усмехнулся Слива.

— Вставай. Нужно отправляться.

Они теперь входили в третью группу. И были в ней ведущими, так как знали дорогу.

Майор Журавлев, который минуту назад вернулся со склада, напутствовал вполголоса:

— Ребята; снаряды и бомбы закрепляйте на санках основательно. Скатятся, хлопотно будет.

— Понимаем, товарищ майор.

Вечерняя духота сменилась прохладой, свежей, но не стылой. И туман в лощине медленно редел.

Слива перелез через бруствер. Комок глины попал к нему в сапог.

— Готов? — Чугунков подал санки.

Первые метры они не ползли, а частили на четвереньках. И санки шуршали вслед за ними, словно листья, подгоняемые ветром. Чугунков, Слива и остальные солдаты привязали веревки от санок к поясам, но все равно передвигаться на руках и ногах и буксировать санки, даже пустые, было неудобно. А ползти обратно — с тяжелой, будто налитой свинцом, бомбой? В прошлый заход Слива еле добрался до позиций. Казалось, сердце выпрыгнет, как лягушка. Так было тяжко!

Все плюхнулись на землю и замерли, когда взлетела ракета. Слива даже закрыл глаза: будь что будет! Ракета горела долго, вначале очень ярко, потом все тусклее и тусклее, как угасающая коптилка. Где-то слева — в километре — застрочил наш пулемет. Зеленые пули пропунктировали тьму. Это майор Журавлев указывал направление: если каждый из группы будет двигаться параллельно трассирующей линии, то он как раз наткнется на склад.

Радистка Галя:

— «Индус»! Я — «Чайка». Дайте первого. Как слышите меня? Прием. «Индус»! Я — «Чайка». Слышу вас хорошо. У микрофона восьмой.

Подполковника из штаба армии сжигала температура, он с трудом стоял на ногах. И круги плыли перед глазами. И казалось ему, что в землянке не одна, а шесть раций, и он не знал, в какой же микрофон говорить.

— Первый! Я восьмой! Первый! Я восьмой. Операция на С-72 проходит успешно…

Подполковник качнулся. Иноземцев поддержал его за плечи…

Опять заиграла музыка, какое-то танго. Певец лениво растягивал нерусские слова. Пластинка была знакомой, но название ее Слива не помнил. Он просто вслушивался в мелодию, которая плыла над головой, и на душе становилось спокойнее. И шумы, и шорохи, производимые людьми и санками, больше не пугали. И не было проклятого одиночества — будто ты песчинка под этими дремотными звездами. Припомнилось, что за твоей спиной свои, что тебя поддержат, прикроют. Уж только ты сам не подкачай.

Дальше двигались по-пластунски. И еще одна ракета настигла их в пути…

Но вот и склад. Старый бункер. Возле ребята, те, что ушли раньше, закрепляют бомбы на санях. Дверь, уходящая в землю. По ступенькам спускаются без санок. Оставили наверху. Воздух непроветриваемый. Пахнет гнилью. Лучи фонариков, непоседы, прыгают, вертятся…

— Да, — говорит бывший шофер Жора, — дорога, прямо отметим, не шоссейная, но отмахать по рейсу еще придется.

Бомбы лежат в длинных, узких ящиках, словно в гробах.

Чугунков предлагает:

— А что, если их прямо в таре транспортировать.

— Чушь, — отвечает Слива. — Тяжелее, неудобнее. Попробуй замаскируй желтые ящики.

Срывает пломбу, распахивает крышку. Взрывателя, конечно, нет. Но посмотреть на всякий случай не мешает.

— Помоги, — говорит Слива.

Они с Чугунковым осторожно поднимают бомбу с деревянного ложа.

— Посторонись, посторонись… — Медленно ступая, двигаются к выходу.

Проклятая глина. Вместе с ней в сапог Сливы, видимо, попал и камень. Забился под портянку и мешает идти. Прихрамывает Слива. Подниматься по глиняным ступенькам вот с таким грузом совсем непросто. Пальцы потеют и скользят по металлу, а он грубый, твердый, в него не вцепишься ногтями.

— Раненых таскать, — бурчит Чугунков, передразнивая Сливу. — Человек, он есть человек. Больной ли, здоровый. С ним всегда договориться можно.

Они осторожно положили бомбу на санки Сливы.

— Потом закрепим, — прошептал Слива. — Пошли за второй.

Но, когда они спустились в склад, там произошло следующее. Архивариус, который с каким-то бойцом поднимал ящик, не удержал свой конец. Естественно, что ящик вырвался из рук напарника, перевернулся, и бомба вывалилась на пол и завертелась, словно рыба, выброшенная на берег. Все замерли. Не припали к земле, ища спасения, а, верно, остолбенели. Лучи фонариков, точно прутья, подперли бомбу. Взрыва не случилось. И старшина первый нашелся и сказал:

— Так дело не пойдет. Должон быть порядок! Слива и Чугунков, оставайтесь здесь, подготавливайте бомбы.

Порожние ящики, чтобы не мешали, решили ставить к стене один на другой. Ящики с бомбами подтаскивали к самому входу, проверяли, нет ли взрывателей.

Люди подходили и подходили. И Слива подумал, сколько же здесь людей — от склада до самых позиций полка.

— Как там туман? — спросил Слива бывшего шофера Жору.

— Туман — свой парень. Вновь крепчает.

— Работы еще на час осталось. Продержится?

— Я же сказал, крепчает. — Жора включил фонарик. И, словно обметая пыль, повел лучом по стенам. Шмыгнул носом: — Слива, тебе не кажется, что здесь пахнет газом?

— Нет. Здесь пахнет ленинградским рестораном «Астория».

— Белая кость. По ресторанам ходил! — изумился Жора. — А мы больше так, из горлышка.

— Хватит трепаться, — сказал Чугунков. — Давай лучше бомбу вытащим.

— Мне бы которую поменьше, — сказал Жора.

— Не в магазине, — возразил Чугунков.

Они взяли бомбу на плечи, как бревно, и пошагали к выходу.

Рация молчала. А Галя привыкла к наушникам, как близорукие привыкают к очкам, и не замечала их. Подвинув поближе каганец, она разложила перед собой маникюрный набор, открыла флакончик с лаком, понюхала и занялась ногтями.

Ночные дежурства, когда стояла тишина и не было срочной работы, тянулись точно резина. И самое гиблое дело поглядывать тогда на часы. Стрелки словно спят на циферблате. А часы, насмехаясь, убаюкивают: ус-ни, ус-ни…

Никто ей не говорил, но она сама сделала это маленькое открытие: время можно перехитрить. Забыть о нем. И если думать о чем-то хорошем, строить планы, вспоминать прошлое, время начинает злиться. И торопится.

Галя усмехнулась: она обнаружила в собственной судьбе странную повторяемость. Она влюблялась трижды. И все три раза в своих начальников. Может, только к первому случаю слово «начальник» не очень подходило. Она была десятиклассницей, а он учителем. Правда, всего лишь учителем черчения. Впрочем, он руководил драмкружком, а Галя считалась ведущей артисткой школы. Значит, верно: он был все-таки ее начальником. Худой, всегда плохо выбритый, с крупным кадыком на длинной шее, он умел быть заразительно непосредственным. Он знал много шуток, прибауток, анекдотов и рассказывал их всегда к месту и всегда с тактом. С ним было весело. Он, казалось, не умел сидеть или стоять на одном месте. Всегда в движении, как плетьми, размахивал длинными руками. Не красивый, не юноша. И так ей нравился…