Тим Себастиан - Шпион под подозрением. Спасские ворота

— Горстка мечтателей…

— Нет! — Маркус неожиданно рассвирепел. — Они не мечтатели. Они все обдумали, все рассчитали. И они не хотят возврата к прошлому. Ни за какие блага.

«Сотрудник» вскинул глаза.

— Вам, кажется, по сердцу эти типы?

— По сердцу, не по сердцу!.. Причем тут это! Я их понимаю, я знаю, чего они хотят… — Маркус сцепил перед собой руки. — Моя работа состоит в том, чтобы…

— Ваша работа, — с издевкой сказал чиновник из Лондона, — ваша работа состоит в том, чтобы выбрать для себя подходящую нейтральную нишу и не высовываться. Мы не имеем права стать на чью-либо сторону, мы должны играть за любую команду, на любой стороне поля. И потому, кто бы ни пришел к власти, мы всегда сможем разделить триумф победителей, поздравить у дверей шампанским с цветами и намекнуть, что мы-то всегда были рядом. Схватываете? Это политика. — Он встал, но вспомнив о своем росте, снова сел. — Впрочем, дело не только в этом, да? Дело в этой чертовке?.. О Господи, вы и она были… Вон как. — Он поглядел на Маркуса, не ожидая от него ответа. — Шут вас возьми! Вы чересчур далеко зашли.

«Сотрудник» оглянулся. И смущенно покраснел. В нескольких метрах от них мужчина и женщина, обнявшись, глядели на озеро, не замечая никого вокруг.

— Пойдемте погуляем, Маркус.

Нахмуренные, они двинулись по дорожке. Медленно подбирался к городу поздний северный вечер. Тусклые, серые сумерки просочились на улицы, в парк, но настоящей темноты не было — не то время года.

— Подведем итоги, — вздохнул «Сотрудник». — Вы потеряли ценного агента, обладающего положением и весом в системе. Может, вы ее оскорбили чем-то. Может, она подуется-подуется и вернется. — Он посмотрел Маркусу в глаза. — А может, мой дорогой, на вас нельзя положиться? Ну что, нам нужно рассматривать эту возможность?

— Вы, кажется, кое-что позабыли. Как-никак эту женщину нашел я.

— Извините, но она — не ваше личное достояние.

— Однако…

— Она больше не принадлежит вам, она — собственность Ее королевского величества. Вы же — всего-навсего мелкая шестеренка между нами и ею. Она — это верхний этаж. Непосредственный доступ к начальству. Вход без стука. Такие, старина, дела. Неужели не понимаете? Она вам не какой-то задрипанный агентишко, которого можно завербовать за бутылку «Пепси» и который даст кой-какую цифирь о производственных мощностях колбасного цеха. Она — бесценный бриллиант.

«Сотрудник» замолк. Уголки рта у него опустились.

— Я отправляюсь к себе, в гостиницу. — Он ткнул пальцем в Маркуса. — А вы, вы возвращайтесь в Москву. Найдите эту женщину и начинайте качать данные.

Они расстались так же, как встретились — без особенных церемоний, и Маркус вспомнил о своем первом посещении кабинета на Кинг-Чарлз-стрит в Уайтхолле. Кабинет с высоким лепным потолком, разделенным безвкусными современными переборками. «Сотрудник» вызвал его к себе под предлогом собеседования при получении визы. Обычный инструктаж: участвуют ли в игре русские, в какие сроки должны рассматриваться заявления. Тогда-то он и сказал Маркусу, чего они ждут от него, а потом повернулся и пошел прочь. Так же, как и сейчас.

Он знал, что нужно ждать худшего — в России, где насилие дремлет у самой поверхности мыльного пузыря внешнего благополучия, более точного прогноза сделать нельзя.

С самого утра люди начали стягиваться к центру. Добирались пешком. Возникали ниоткуда, просачивались изо всех щелей. Они не походили на разодетую летнюю публику, прогуливающуюся для собственного удовольствия. У стариков через всю грудь протянулись орденские колодки, позвякивали воинские награды. Женщины несли детей и кошелки с едой. Ребятишки размахивали флажками с серпом и молотом, как на первомайской демонстрации.

И еще там были революционеры: серьезные интеллектуалы с мегафонами в руках, в джинсах и кожаных куртках, с горящими фанатической страстью глазами. В прежние дни Маркус встречался со многими из них, заходил домой, в убогие квартиры на окраинах Москвы, и они распинались перед ним, делились своими планами и мечтами, а поговорив, отправлялись спать, сознавая, что и те, и другие неосуществимы. По одиночке они производили впечатление людей безобидных, грустных, иногда жалких. Вместе — становились грозными, словно армия, вместе — внушали страх.

Сбор был объявлен у Моссовета, там, где находится приемная мэра, не более километра от Кремля. Чтобы попасть в серое каменное здание, нужно было пройти во двор с улицы Горького, от проспекта Маркса круто поднимающейся вверх. Перед Моссоветом гудела толпа, переполняя двор и выплескиваясь на улицу, на тротуар и проезжую часть.

Маркус вышел из дому и двинулся по узкому переулку за Большим театром. Нет смысла разглядывать передний план, гласит старая истина, разгадка прячется за кулисами и в задниках декорации. Там нужно искать ответ на вопрос, что же собираются предпринять власти.

А они своих намерений не таили. Милицейские посты на проспектах и магистралях состояли из гаишников и регулировщиков движения; зато те, что сидели в автобусах, мимо которых шел Маркус, явно были из другого теста. Даже в России для подавления бунтов не часто прибегали к пограничным войскам КГБ. Новые усовершенствованные шлемы, темно-синие комбинезоны, щиты и дубинки — полная экипировка, импортированная прямо из Франции, где у правительства тоже никогда не находилось времени выслушать требования демонстрантов.

Его поразила многочисленность и техническая оснащенность воинских подразделений; тут были и подвижные средства связи, и водометы, и бронетранспортеры. Вокруг раздавался треск статических радиопомех: ждали приказа сверху, офицеры неловко переминались и напряженно вслушивались, не позволяя себе расслабиться. В безоблачном небе ослепительно сияло солнце. Прекрасная погода, хотя и не слишком подходящая для спектакля, который должен состояться сегодня.

Вдоль всего пути следования колонн стояли телекамеры. Предчувствуя «судьбоносный» момент, в Москву прорвались западные журналисты с собственной аппаратурой спутниковой связи, со своими наладчиками и машинистками.

И дружно оповещали мир, что на сей раз в России «все пойдет по-другому». Старинное клише, излюбленный журналистский штамп, используемый для того, чтобы обозначить нечто, не доказанное никакими фактами, но по видимости значительное. «Теперь все пойдет по-другому». А как же иначе. День нынешний никогда не повторяет день предыдущий. Сегодня вы живы, назавтра — мертвы. Сегодня вы любите, и, может быть, никогда не полюбите вновь.

Кое-кто взобрался на стоявшие с краю троту ара невысокие деревца, из окон выглядывали любопытные, на балконах теснился народ. На крышах домов улицы Горького на фоне неба рисовались контуры омоновцев. Но вот блеснуло на металле солнце, и Маркус с ужасом понял, что они вооружены.