Тим Себастиан - Шпион под подозрением. Спасские ворота

Несколько минут ехали молча, наконец она заговорила:

— Останови машину, Маркус.

— Где?

— Все равно.

Он свернул с шоссе в закоулок; в Москве хватает глухих тупиков, располагающих помечтать.

Анастасия обратила к нему лицо и еще крепче сжала его локоть.

— Маркус, я больше не могу встречаться с тобой. Наши свидания сопряжены для меня со значительными трудностями. Прости, дорогой. Я не знала, как тебе об этом сказать.

Анастасия… О чем она говорит?

— Нам вообще не следовало встречаться. Слишком опасно. И может мне помешать. — Она глядела на дорогу сосредоточенно и тяжело, будто уже выплакала все слезы.

— Помешать? Чему помешать? О чем ты говоришь? — К горлу подкатил комок.

— Оглянись вокруг, Маркус. С каждым днем напряженность в обществе растет. С каждым днем увеличивается хаос. Руководство страной зашло в тупик. — Анастасия протянула руки. — Я вовлечена в политическую борьбу, Маркус. Иначе и не могло быть.

— Как вовлечена?

— Вчера вечером… — Она замолчала было, но потом, пожав плечами, продолжила: — Вчера вечером мы взяли в оборот одно ответственное лицо. И предупредили, что перестройка должна продолжаться. Пора дать отпор старикам, которые развалили нашу страну. Теперь мы будем вынуждены пойти на более крутые меры. Может, придется применить насилие. — Она снова коснулась его руки. — Ты не можешь себе представить, как мне жаль, что все так получилось. Сложись жизнь иначе… мы могли бы быть вместе. Но в России нормально жить невозможно. По крайней мере, сейчас… по крайней мере, пока… Впрочем, кто знает, — она вскинула голову, — может, такое время не наступит никогда.

Сожми зубы, Маркус. И дыши. Как-нибудь дыши.

— Да, но нельзя же просто сделать вид, будто между нами ничего не было!

Что это? Неужели его голос?

— Было, но не должно было быть.

Погоди-погоди. Что-то ее расстроило, она переживает. Не нажимай на нее, а то она заупрямится еще больше.

Анастасия потянулась к дверце, собираясь выйти из машины.

— Маркус, уж Лучше я пойду. Считай, что ничего нет и не было. Ты вскоре забудешь меня…

— Я не могу вот так тебя отпустить… — Снова тот же голос, каким он никогда прежде не говорил. — Анастасия, не смотря ни на что мы можем быть вместе, мы должны. Нас слишком многое связывает…

— Значит, придется пойти на жертвы. Так нужно. — Она подняла глаза. — Я справлюсь.

Маркус вдруг разозлился.

— Ну что ж. Давай. Нужно, так нужно. Принеси себя в жертву, как все ваше чертово государство…

Она быстро вышла из машины, и все-таки он еще мог бы остановить ее, удержать, мог повернуть время вспять. Но лишь когда ее хрупкая фигурка скрылась из виду, он выбрался из машины — а сердце его тяжело колотилось о ребра — и со всех ног кинулся к перекрестку, готовый пообещать ей и поднести в дар целый мир, если только она вернется, если только останется с ним.

Над городом неслись облака, улицы вдруг заполнились народом — в кинотеатре закончился сеанс, люди торопились домой. Москва преодолевала еще один скучный вечер. Но Анастасия ушла.

Лишенный власти, влияния, без друзей, без денег и документов, Порученец вдруг увидел Родину под новым углом зрения. Вот он вскарабкался по откосу над железнодорожным полотном и встал наверху, на насыпи, обозревая подмосковный ландшафт. Гигантские столбы высоковольтной линии иззубрили небосвод. Джунгли столицы накрыла тьма. И не потому, что была ночь. То была рукотворная тьма, тьма, созданная нами за годы лозунгов и молчания, годы слепоты и вранья. Советская тьма — самая совершенная, самая пагубная тьма в мире.

Порученец оступился, едва не упал, но удержался на ногах и захромал к большаку. Часы, как и другие личные мелочи, были похищены, к о времени он мог судить только по интенсивности потока машин на шоссе.

Он почти целый час ловил машину, но ни одна так и не остановилась. Похоже, придется провести ночь на обочине шоссе. Было далеко за полночь, когда рядом остановился старенький, слабосильный «Москвич». Судя по всему, водитель выехал на заработки.

Порученец склонился к приспущенному стеклу.

— Пожалуйста, подвезите меня к Ленинскому проспекту. Меня ограбили, и я, к сожалению, даже не смогу вам заплатить.

— Все так говорят. Да ладно, Бог с вами, садитесь.

Преклонных лет, по-видимому, пенсионер. Черты лица мелкие, щечки сморщенные. Востренький, как у крысы, курносый нос.

— По правде говоря, — водитель покачал головой и включил зажигание, — сегодня никто не платит. Спросишь деньги, а тебе в ответ: «А в морду не хочешь?» Или пообещает принести, а сам шмыг в проходной двор — и поминай как звали. Мне иной раз сдается, что я не для себя деньгу промышляю, а работаю на государство.

Повернувшись к Порученцу, он окинул его оценивающим взглядом.

— Ну давай, поделись, что там с тобой стряслось. Для интереса. Небось, спустил деньги с девкой, и она тебя вытурила… Что-то ты больно молчаливый. Так я тебе сам скажу. Сука она. — Улыбнулся. — Ну, так, что ли, было дело?

Спорить с ним бесполезно.

— Правильно говоришь. Ты, я вижу, тертый калач. Все понимаешь.

Водитель хохотнул. Подъехали к обелиску Гагарина.

— Опять, небось, подхватишь здесь какую-нибудь кралю. А дома, поди, жена, дети? Ну, вылезай.

Он сердито хлопнул дверцей, и «москвич» заковылял на север, к реке, один из габаритных огней не горел.

А Порученец свернул в боковую улочку; ноги едва держали его. Дома здесь возводились не так давно, и стены у них были такие тонкие, что из квартир на улицу доносились обрывки разговоров и музыки. В свете уличного фонаря он заметил юнца, который, привалившись к капоту машины и задрав голову вверх, к луне, медленно раскачивался из стороны в сторону.

Порученец перешел на другую сторону улицы, к горлу снова подкатила тошнота. В прежние времена сумасшедших запирали вместе с политическими. Теперь повыпускали всех подряд, потому что не могли отличить одних от других. Результат налицо: то ни с того ни с сего на тебя наорут, то кто-то кинется под машину или сиганет с моста. Как там говорится? «Дуракам счастье». Вот, по-видимому, в чем разгадка России. И правда, какой с дурака спрос? Вытворяй, что твоей душе угодно, тешься, а надоест, вздумаешь руки на себя наложить — тоже не велика потеря, никто плакать не станет.

Он давно уже не был здесь. Год, наверное; может, два. Но вокруг мало что изменилось. Заросшие бурьяном дворы, потрескавшийся асфальт, грязные, обшарпанные дома.

Чтобы попасть в подъезд, пришлось поднапереть на входную дверь. Впрочем, она не долго сопротивлялась. Ни на какие запоры сегодня положиться нельзя.

На третьем этаже Порученец круто свернул влево и постучал в квартиру. Дверь, как ему показалось, распахнулась в ту же секунду. Из сумрака коридора, обвешенного репродукциями с королевой Елизаветой и видами Лондона, коридора, пахнущего старыми книгами, прошелестел хорошо знакомый голос. На безукоризненном английском хозяин квартиры шепнул: