Никэд Мат - Желтый дьявол [Т. 1]

Он сперва не верит своим глазам. Потом безумный страх искажает его лицо.

— Ребята, вставай, — полусдавленно кричит Васька. — Японцы!

— Вставайте, японцы!!

Один, другой морщится, открывает глаза, но мысль острым клином врезывается в мутное сознание.

— Чего орешь, мать твою, — сердито ворчит Митька, вскочив на ноги.

— Японцы пришли. Уже на улице.

— Надо защищаться, — говорит Митька. Ударами сапога он будит остальных. — Вставайте! Вставайте!

Но уже поздно. В комнату врываются японцы и начинают бить прикладами и штыками направо и налево.

— Буршуика, буршуика, вставай!

Японцы хватают невстающих за ноги и тащат на улицу. Всех пленников, погоняя прикладами, отводят на базарную площадь.

С площади несутся неистовые крики. Там, привязав к столбам пленников, японцы обрезывают им носы, уши, выкалывают глаза… забавляясь этим зрелищем.

— Дафай есе сорото, — пристает к одному пережогинцу японец, нашедший у него кусочек в кармане.

— Нет больше!

— Вресь! — и японец вгоняет ему штык прямо в рот.

На разведенных кострах добела накаливают шомпола. Это специально для Митьки-главаря. Трое японцев еле удерживают его, так здорово, несмотря на побои, отбивается Митька.

— Говори, свороць, где красный?

— Не знаю, мы не красные.

— Я твой кто — белый?

— И не белые!

— Вресь! — решает японец, запутанный двусмысленными ответами Митьки.

— И черт нас дернул покинуть отряд, — ругается про себя Митька. — Вот теперь выпутайся… Эх, нет Палыча… убит…

А японцы не унимаются. Несколько офицеров выстраивают часть пленников подряд и упражняются в рубке голов с разбега. Во весь карьер мчатся мимо пленников офицеры, размахивающие саблями.

…Ж-ж-ж-ж… слетает голова, скатываясь далеко по откосу площади.

— Эй, вы там, — кричит японский полковник офицерам. Дайте им лопаты. Пусть сперва выроют себе могилу.

Крики истязуемых оглушают пустынные улицы. Жители все попрятались в погребах и ямах. Всего на кануне было: золото, и веселье и не верится, что сегодня пришла смерть, конец…

— О, господи помилуй, — крестится старушка перед иконкой в запертой на засов часовенке.

— Слава богу! — Теперь достанется этим большевикам, — говорит почтовый чиновник, залезая под кровать за ящики и чемоданы.

…У дверей трактира «Перепутье» валяется какой-то окровавленный комок…

Это — голова трактирщика.

Зорко оглядываясь по сторонам, шествуют двое. На обоих защитного цвета солдатское обмундирование, котомки за спиной, котелки сбоку…

— Как настоящие красноармейцы — смеется Ольга.

Несмотря на все дорожные тяготы и лишения, на еще едва поджившую рану, она не теряет бодрости. Может быть потому, что у нее такой характер, а может быть потому, что она идет к Лазо…

Ее спутник — наш знакомый — кочегар Ефим, незаметный герой, преданный друг революции. Но он и прекрасный товарищ и друг Лазо и никому другому, как ему, Лазо доверил сопутствовать свою любимую.

— Скоро ли? — не терпится Ольге.

— Далеко еще идти, — спокойно говорит Ефим. — И еще неизвестно, что впереди.

— А что?

— Да все вот: то бандиты, то семеновцы…

— Кто это там прилег около холма? — не без тревоги спрашивает Ольга, указывая рукой на виднеющийся недалеко холмик.

Держа наготове револьверы, оба приближаются к неподвижно лежащей фигуре.

Не доходя несколько шагов, они смущенно опускают револьверы. Перед ними труп. Он без головы. Голова лежит несколько дальше и представляет из себя застывший кровавый комок.

— Это дело японцев — решает Ефим, — хотя и белые этим занимаются.

Пройдя шагов сто, они наталкиваются еще на несколько трупов. У всех у них отрублены головы. С трупов снята вся одежда, и они совершенно голые. Тела изрезаны, изуродованы…

— Пойдем скорее, — торопит Ольга Ефима. Она не в силах спокойно созерцать следы зверской потехи белогвардейцев.

— Идем, — отвечает Ефим, но в тот же момент его внимание привлекают две, рядом торчащие, точно воткнутые в землю головы.

— Я знаю, я знаю одного из них, — кричит Ефим, подбегая. — Это — Калманович!

Они оба стоя зарыты в землю и их шеи стиснуты двумя параллельными бревнами, связанными между собой.

— Звери, — только и может выговорить Ефим. В бессильной злобе он трясет кулаками.

— Идем, идем отсюда, — уже силой тащит его Ольга.

Дальше оба идут молча.

У обоих одно дело. Но у каждого свои думы. Ефим — сам питерский. Рабочий. С шестнадцати лет у станка. Жил и работал, пока революция подхватила, понесла, пока забурлила в нем самом…

И теперь он — Ефим, знает, за что он борется, куда идет, и ему не страшны лишения, ни страдания, не страшна сама смерть…

А она — дочь крестьянина, видевшая город всего месяц, два, но чутко воспринявшая все, впитавшая в себя, скоро сделавшаяся нужной для дела, ценной и необходимой…

И вот фронт: она санитарка. Сколько ран, сколько перевязок, сколько людей, благодарных ей за облегчение их страданий. А она знает: она исполнила только свой долг.

Награда? Разве это делается за награду!

Может быть, ее награда… Ее любовь к Лазо…

Оба молча шагают по обледенелому снегу и думают свои думы.

— Кто-то сюда едет, — первый прерывает молчание Ефим. — Как жаль, что нет бинокля.

— Я вижу и так, — отвечает Ольга. — Их четверо военных и, по-видимому, японцев.

— Неужели японцы? Надо спрятаться. — И Ефим смотрит кругом, ища место, где бы можно было прилечь.

Но их уже заметили. Бежать нет возможности. Также сопротивляться. Через минуту их окружают японцы.

— Откуда? — спрашивает их офицер по-английски.

— Не понимаю, — отвечает Ефим по-русски.

Японцы о чем-то совещаются. Потом, решивши вопрос, знаками показывают Ефиму и Ольге следовать между ними. Один из японцев ударяет Ефима нагайкой и приговаривает:

— Ходи, буршуика, ходи!

Штаб.

— Прошу вас допросить этих двух красноармейцев — обращается к Луцкому японский офицер. — Они русские, должно быть, большевики.

— Хорошо!

Он входит в комнату и пытливо осматривает обоих.

— Обыщите их, — он отдает краткий приказ по-японски стоящему у пленников конвоиру.

Конвоир выворачивает карманы Ефима и ощупывает его самого со всех сторон. Когда он хочет то же самое сделать с другим красноармейцем, он получает крепкую пощечину, вынуждающую его отступить на несколько шагов. Но японец опять приближается, срывает с головы фуражку и вытаращив глаза докладывает Луцкому, коверкая русские слова:

— Гоцпадзин пурковник… Этто-о дженчина.

Только теперь Луцкий поворачивает голову и видит прекрасный профиль женщины, разгневанной грубостью японца.

— Как вы сюда попали? — невольно вырывается у него. За что вас арестовали? Откуда вы?