Никэд Мат - Желтый дьявол [Т. 1]

— Сумеем! — и Ильицкий, закончивший процедуру обсушки, вскакивает на ноги, — вот только бы скорее…

Вопрос о плане отхода отрядов был решен уже с того момента, когда армии покинули железнодорожную магистраль. Судьба их была решена — они все были обречены на распыление.

— Так и выходит, — думал Краснолобов, идя по берегу с Либкнехтом, — совещание кончилось; вопрос сводился только к тому — кто куда пойдет…

Подошел Ильицкий.

— Ну, ты что думаешь?

— Надо воевать, — ответил тот, не задумываясь.

— Так и я думаю, — вот почему ты должен сейчас же прорваться к Лазо.

— А вы здесь?

— Ну, я пока с ними двинусь.

— Куда?

— Туда! — и Либкнехт показал рукой на северо-восток.

Краснолобов пояснил:

— Он с отрядом думает пробраться на Керьби, а потом на Аян.

Ильицкий к Либкнехту: — смотрит-ждет…

— Там укрепимся: будем ждать и драться, — чеканит Либкнехт.

— Во-о! — самое правильное: мы еще повоюем, чорт возьми, — и быстро и легко Ильицкий зашагал к штабу, весело насвистывая.

Скоро оттуда он вышел совсем готовый к от’езду: сборы Ильицкого были кончены в миг. Вот он уже сидит на лошади и прощается с Краснолобовым и Либкнехтом. Подходят Тайшин и Калманович.

— Ну, Америка, выручай! — и Ильицкий, щелкнув по кобуре седла, двинулся на своем рыжем монголе.

Все переглянулись — у каждого мелькнула мысль: на верную гибель поехал. Не вернется…

— Да… мы еще повоюем… — подумал Краснолобов, глядя, как удалялся по берегу в гору Ильицкий.

Отряды, навьюченные уже становились, вытягиваясь в походную колонну.

Точно в ответ на думы Краснолобова мадьяр Либкнехт сказал:

— Это все, что осталось от трех армий.

…Это значит: Уссурийской, Амурской, Забайкальской. Каждая из них прошла не одну тысячу верст все время в арьергардных боях — все неся на плечах противника. И каждая верста вырывала из этих армий куски — устилая дорогу кровавым следом: армии распылялись, бескровели.

Осталось только маленькое крепкое ядро — мадьяры, которым было некуда идти, да рабочие с заводов, которым было все равно: куда ни идти, где ни работать, где ни воевать, лишь бы за пролетарскую революцию.

А крестьяне, казаки — те распылялись по тайге, оседая по своим деревням и станицам.

Это — крестьяне.

А то — были настоящие пролетарии — им нечего было терять…

— Да, немного осталось, — и Краснолобов вспомнил, как мало осталось и их: из Дальсовнаркома и других областных Советов — все распылилось, расползлось; другие — легли смертью храбрых. А вот это — остатки стальной когорты, идут в глубь тайги туда, куда даже не осмеливался ходить хищник-золотоискатель, даже беглый сахалинец опасался Олекминских трясин. Я вот эти — пойдут… до последнего патрона, до последнего человека — чтобы биться там, на обрывах скал Великого океана за Советы… — хотя бы за Камчаткой, во льдах…

— На Камчатку пойдем, если понадобится! Верно? — и он хлопнул мадьяра по плечу.

— Верно! — сказал тот твердо, серьезно.

— Лишь бы была жива Москва.

— Верно!

Три десятка строений двумя рядами — вот вам главная улица. Несколько пересекающих ее боковых — периферия. И если не считать базарной площади — вот и весь городок Зея.

Он расположен на реке Зее в восьмистах верстах от Благовещенска. И не было города среди тайги, но вырос город, — потому что было золото.

После продолжительных скитаний и изнурительной работы сюда приезжают «старатели», «хищники» и, любовно перебирая меж пальцев золотые крупинки, покупают за них отдых и веселье, как расплату за труды.

С утра до ночи тогда несмолкаемый пьяный гул голосов. Главная улица живет, и шум несется по всему городку. В кабаках и «номерах» горят огни, истребляется неимоверное количество водки, покупаются любовь и ласки, проигрывается все вплоть до рубашки…

И утром, когда осовелые от бессонных ночей трактирщики вешают на весах выручку и зейские девицы, проснувшись, проверяют цельность спрятанных в чулках самородков, усталые от «отдыха» «хищники» бредут опять в тайгу в поисках новой улыбки их переменного счастья…

На этот раз городок Зея встречает нежданных для него гостей. У них та же бесшабашность «старателей», жажда разгула и пьяного веселья. У них также деньги — много денег: у кого пачками керенки, у кого цельными кусками золото.

— Но они не «старатели» и никогда ими не были.

Они — разбежавшиеся остатки отрядов Забайкальской армии и пережогинцев, устремившиеся со своей добычей кто куда.

В трактире «Перепутье» пир горой.

Пережогинцы угощают всех желающих. Из сдвинутых вместе столиков образован один большой стол. На нем все запасы питья и яств трактирщика.

— Давай еще, — орет Митька косой — бывший матрос Черноморского флота, ныне дезертир, атаман своей шайки.

— Больше нет, — испуганно отвечает трактирщик.

— Нет, — еле держась на ногах кричит Митька. — Так ты говоришь, что нет! А это видал?

Он вытаскивает из кармана кусок золота величиной в трехфунтовую гирю и отводит руку в сторону.

— Выбирай, что хошь! Или в морду, или давай еще.

— Что еще?

Митька Косой смотрит непонятным взором. А чорт его знает, что ему еще надо. Он и сам не знает. А надо.

— Давай девочек! Побольше. Всех, какие есть. Слышишь. Тащи.

— Играй, машина, — кричит с другого конца комнаты Васька Косарь — помощник Митьки. Он раньше служил в городе, интеллигент, и ему надо музыки.

— Машина испорчена — отвечает половой. — Сами испортили.

— А я хочу, чтоб играли, — пристает Васька. — Сыграй мне марш.

— Никак нельзя!

— Полезай в шкаф. Играй.

Под гиканье и хохот заставляют полового залезть в шкаф и руками и ногами изобразить марш.

— Зачем музыка, когда нет свадьбы, — говорит цыган Яшка. — Надо свадьбу играть.

Мысль Яшки понравилась.

— Свадьбу! Свадьбу!

Сейчас же все быстро выстраиваются попарно с девицами. Митька изображает попа; Васька, зажегши пучок пакли, привязанный к веревке, идет с кадилом и целуется со всеми.

Затем решают устроить крестины.

— Кого?

— Давайте хозяина, — кто-то предлагает.

— Даешь! — отвечают все хором.

Схватывают хозяина и, несмотря на протесты, раздевают. Затем вкатывают пустую бочку и начинают туда вливать водку.

— Давай, давай еще…

Когда бледный рассвет лижет окна домов, все спят. Кто где. Вповалку — мужчины, женщины, распростершись на заплеванном, изгаженном полу, под столами, под стойкой…

… Японский отряд входит в городок.

Освободившись из-под чьего-то навалившегося на него тела, Васька Косарь поднимается на локте.

— Что это за шум? Точно топот копыт.

Голова тяжелая. В желудке что-то давит, режет. Шатаясь, Васька поднимается и подходит к окну.