Питер Чейни - Мрачная комедия

— Это будет звучать очень убедительно, — сказал Гелвада. — Это все?

— Все.

Гелвада вытащил из кармана кожаный бумажник и положил в него фотографию. О'Мара протянул ему незапечатанный конверт из плотной бумаги и сказал:

— Положи в карман в таком виде. — Гелвада взял конверт и сказал:

— Ну, я отправляюсь. Я соберу свои вещи и оставлю сумку в спальне. Затем отправлюсь.

— Пока, Эрни.

— Пока, — Гелвада улыбнулся. — Все будет в порядке.

О'Мара наблюдал за ним, пока он шел по тропинке через лужайку.

О'Мара молча пил кофе. Затем поставил чашку и посмотрел на Тангу. Он подумал, что она выглядит очень привлекательно в приглушенном свете лампы с розовым абажуром, стоящей на столе. На ней было длинное вечернее платье из желтого шифона. Длинные рукава на запястьях были перехвачены узкими вельветовыми ленточками того же фиолетового цвета, что и пояс, завязанный спереди так, что длинные концы почти доставали до пола. На шее было ожерелье из аметистов, оправленных в золото.

— Вы замечаете, что не сказали ни слова во время обеда? — спросила Танга. — Это наводит на размышления.

— Я так не считаю, — сказал О'Мара. — Можно еще кофе? Платье очень-очень красивое, но, я думаю, вам следует переодеться после обеда.

— Ну, что же. Если вы так считаете… Что мне надеть?

— Это не имеет большого значения. Жакет и юбку или что-нибудь в этом роде.

— Почему мне нужно переодеваться? — спросила Танга. — Или я не должна знать даже этого?

О'Мара нетерпеливо сказал:

— Мне хотелось бы запомнить вас в этой одежде. Возможно, я становлюсь сентиментальным к старости. — Он улыбнулся ей. — Но мне хотелось бы унести с собой это воспоминание.

— Весьма уместная речь. Благодарю, мсье… Я переоденусь в жакет и юбку сразу же после обеда.

— Не нужно это делать после обеда, — сказал О'Мара. — Переоденетесь, когда я уеду.

— Вы уезжаете? — она подняла брови.

Он встал из-за стола, принес сигареты и дал ей закурить.

— Да, уезжаю. Я должен уехать вечером. Мне нужно быть в Париже завтра утром. — Он подумал про себя: «А прав ли Куэйл, говоря, что людям лучше не знать, что их ждет, что это влияет на их душевное состояние, их смелость». Он посмотрел на нее и подумал, что ничто не может повлиять на душевное состояние и смелость графини де Сарю. Он подумал это не потому, что хотел так думать, а потому, что действительно так думал. Он вернулся к своему стулу и закурил.

— Танга, я думаю, что вы любопытны, — сказал он. — Вы ждете, что я вам скажу что-то о происходящем. Я ничего никому не говорил по двум причинам. Первая — я ничего не знал. Вторая — я похож на вас: хороший солдат и повинуюсь приказам. Да, вы знаете методы Куэйла. Когда агент попадает в очень трудное положение, если нет абсолютной необходимости, Куэйл предпочитает, чтобы он не знал, что его ждет.

Она затянулась. Локти ее опирались о стол, длинные пальцы грациозно лежали на столе. Она посмотрела на О'Мару задумчиво и сказала:

— Я понимаю, что иногда это хорошо. Я сказала — иногда. Это зависит от агента. Когда Куэйл послал вас в Париж, когда вы начали пить в Париже, впутывались во всякие истории, попали в тюрьму, были освобождены, когда вы проделали путь через всю страну, пока не оказались здесь, в Сант-Брие, когда начали работать в «Гараже Воланона», носили отвратительную одежду, ели плохую пищу, допились до чертиков, — вы знали, на что вы шли, на так ли, О'Мара? Вы знали, что когда-нибудь Мороск и Наго — или кто-нибудь другой — появятся здесь. Вы знали, что они попытаются вас убрать. Это не подействовало на ваше душевное состояние. Я не права?

О'Мара посмотрел на нес.

— Я — О'Мара, — бодро сказал он. — Я могу все.

— Это так. Но почему я, со всей присущей мне скромностью, не могу сказать, что я — де Сарю? — Она гордо подняла голову. — Я тоже могу все.

— Вполне может быть, — сказал О'Мара, — но вы все же женщина.

Она засмеялась.

— Теперь вы становитесь несколько старомодным. И мне гораздо больше нравится, когда вы улыбаетесь.

— Нет причин для улыбок.

Он встал и начал ходить по комнате.

— Жаль, но у меня не было возможности попрощаться с Гелвадой, — сказала она. — Мне он очень понравился. Увижу ли я его еще?

— Надеюсь, увидите, Танга. Мне тоже очень нравится Эрнест. — Наступило молчание. Затем он сказал: — Позапрошлой ночью я ходил в дом, где жил Тодрилл. Он находится примерно в девяти милях от дороги Сант-Лисс — Гуарес. Думаю, что вы знаете дорогу. Я пошел туда в надежде что-нибудь найти. Но ничего не нашел, кроме двух книг в книжном шкафу. Одна из них была переводом пьес Шекспира на польский, сделанный неким Корсаком в 1840 году в Вильно. Я просмотрел книгу. Я хорошо знаю польский. И заинтересовался — и не просто заинтересовался — тем, что я посчитал плохим переводом.

— Как интересно! И что же это было?

— Это был перевод из «Ромео и Джульетты», — продолжал О'Мара:

В переводе Корсака эти строчки звучат следующим образом:

— Я думаю, — сказала Танга, — что перевод восхитительный. Чисто польский и романтический к тому же. Не так ли?

Он кивнул.

— Это то, что подумал и я. После того как я посмотрел книгу, в дом нагрянул Воланон. — Он засмеялся. — Папа Воланон с пистолетом. Он хотел убить меня. Кто-то сказал ему, что я нацист.

Она подняла брови.

— Интересно, кто бы это мог быть?

— Мне было тоже интересно. Кое-какие предположения у меня появились, но не было уверенности. Меня заинтересовало, как так получилось, что Воланон знал, что я нахожусь в доме Тодрилла в это время. А если же он этого не знал, то как он сам оказался здесь. Я решил спросить его. Но сначала мне пришлось отговорить его убивать меня. Он вернулся в свой гараж на велосипеде. Я пообещал ему встретиться.

В ту ночь, когда я вернулся на виллу, кто-то пытался стрелять в меня при въезде в ворота. Это был молодой боец маки по имени Дюпон, и было ясно, что его также навели на меня, как на нациста. Вы слышали, что сказал Ларю вчера вечером. Парень был слишком молод и восторжен. К несчастью для него. Сначала я подумал, что Воланон и Дюпон заподозрили меня потому, что Дезаре, помощник садовника, проболтался. Я думаю, он наболтал в кафе Нуво. Но даже если он сказал им, что Филиппе Гареннс из «Гаража Воланона» гостит на вилле, у них не было никаких оснований предполагать, что я нацист.

— Конечно, нет, — сказала она и улыбнулась ему ехидно. — Могла быть и другая причина. Я могла увидеть вас в гараже вдрызг пьяным и влюбиться в вас. Почему нет?