Александр Витковский - За пять минут до ядерной полуночи

– Держи! Пальцы шире!

Его голос заглох в звуке выстрела, и невиданной силы боль обожгла ладонь Мохаммеда, молнией разрубив все тело от руки, через голову и до пят. Он рухнул на колени, скорчившись, прижал к груди кулак, из которого хлестала кровь, и обхватил его левой ладонью. Где-то далеко, на задворках угасающего сознания понял, что не может нащупать указательного пальца… Только кровь – горячая, липкая…

– Ну вот, – издевательски проскрипел палач. – Копать ямы ты сможешь, а хорошо стрелять – никогда! – И, повернувшись спиной, крикнул кому-то: – Обработайте ему руку, без наркоза…

Что было потом, заложник уже не помнил, от болевого шока он потерял сознание. Сколько был в забытьи – тоже не знал. Несколько дней его не трогали и даже чуть-чуть получше кормили, хотя, как и раньше, – только раз в сутки… Затем дали легкое, в общем-то пустяшное занятие – пасти овец и коз. Крадче от хозяев ему иногда удавалось подоить коз и побаловать себя молоком. Это было великое наслаждение, достойное Бога. Но вскоре продолжились прежние мучения с рабской, самой тяжелой и грязной работой.

Однажды вместе с большим отрядом моджахедов он неожиданно попал под авиаудар американской авиации. Это был ад, сошедший с небес на землю. Для многих бандитов тот день оказался последним. Когда загрохотали взрывы и земля болью вздыбилась из глубоких воронок-ран, Мохаммед бросился в какую-то неглубокую, от смерти не спрячешься, канаву. Но ему повезло. Рядом, на краю его рытвины живым бруствером упал один из бандитов, заслонив пленника собственным телом. Мохаммед лежал ничком, закрыв голову руками, и только слышал, как над ним проносился веер осколков. Когда все стихло, он приподнялся и взглянул на боевика. Аллах всемогущий! Перед ним лежал тот самый ублюдок полевой командир, который несколько недель назад отстрелил ему указательный палец! Он был жив, тяжело и прерывисто дышал. Его грудь, живот, ноги и лицо были густо залиты кровью. Чуть приоткрыв уже набухавшие смертью веки, он взглянул на Мохаммеда и узнал его…

Не понимая, что делает, пленник выскочил из своего укрытия и… заорал что есть сил, призывая на помощь. Но те, кто остался жив – раненые и контуженые бандиты, оглушенные неожиданным авианалетом, – только стонали в ответ. Тогда Мохаммед взвалил бандита на спину и по завалам домов, через огонь и дым пожара, потащил его из разрушенного квартала. Вскоре он почувствовал, что ему стало легче. Оглянувшись, он увидел, что нести тяжелую ношу помогает пожилой бандит, подхвативший за ноги своего командира. Мохаммед узнал его: это был Реза, он служил в полевом медпункте и, выполняя приказ, перевязывал на изуродованной правой руке рану на месте отстреленного указательного пальца.

– Иди направо! – крикнул он. – Там больница…

Мохаммед послушался, и метров через сто пятьдесят увидел что-то похожее на аптеку или кабинет частнопрактикующего врача. Выбив пинком дверь, Реза ворвался в чистую, с белым кафелем и стеклянными шкафами комнату.

– Клади на стол, – скомандовал он и крикнул куда-то в сторону: – Анестезию, инструменты, воду, бинты, сюда, быстро!

Ни одна дверь не шелохнулась, ни одна половица не скрипнула. Боевик выхватил из кобуры пистолет и два раза выстрелил в воздух. Тут же появились какие-то люди, забегали, засуетились, загремели тазами, инструментами, с потолка ударил яркий свет медицинской лампы.

Мохаммед вышел на улицу и опустился на корточки возле дверей.

Он осмотрел себя… И – о чудо! – на нем не было ни одного осколочного ранения, так, ссадины и ушибы, на которые он уже давно перестал обращать внимание.

«Зачем я это сделал? – думал он. – Зачем спас жизнь этому зверю? Сколько людей он еще погубит! И в каждой новой смерти отныне будет и моя вина… А убийство одного невинного Коран приравнивает к греху за убийство всех людей… Но ведь и он мог застрелить меня, но не сделал этого… И благодаря ему меня вылечили…»

Сколько времени провел он вот так, сидя на корточках и размышляя о своем поступке, неизвестно. Редко выпадавшее на его долю безделье расслабило, сморило. Ему даже будто бы пригрезилось, что он разламывает руками пахучую булку хлеба, вдыхает дивный аромат свежей сдобной мякоти… Очнулся от того, что кто-то тронул его за плечо. Это было так противоестественно и странно… Не пнул, как обычно, со всей дури ногой куда попало, а именно прикоснулся рукой. Мохаммед открыл глаза и с удивлением поднял голову. Перед ним стоял Реза, протягивая бутылку с водой и… большую, пышную, еще горячую лепешку, благоуханный запах которой до потери сознания дурманил и кружил голову, хлеб, дух которого он почувствовал в полудреме… Пленник онемел. Он боялся пошевелиться, чтобы ненароком не вспугнуть это непрошеное волшебное видение средь бела дня.

– Бери, это тебе… – вымолвил боевик. – Вставай и пойдем со мной… Хусейн стал шахидом… Он погиб, сражаясь во имя Аллаха… Сам Господь свидетельствует, что он будет в раю… Нужно выкопать могилу.

Мохаммед не шел, он парил в легком духмяном облаке своей лепешки, жевал ее, наслаждаясь божественным вкусом, запивая восхитительную мякоть прохладной свежей водой, и таял от давно забытого, а сейчас дивно возродившегося и такого необычного чувства, неспешно обволакивающего все тело – чувства сытости.

При большом скоплении боевиков Хусейн был погребен в день гибели еще до заката. Мохаммед неторопливо закапывал обернутое в белый саван тело, ждал, пока все разойдутся, а потом, оставшись один, разровнял лопатой место захоронения и разбросал подальше вырытые из земли большие камни.

Жизнь, война и смерть продолжались. Но после той памятной бомбежки Мохаммед заметил, что к нему стали относиться чуть-чуть получше. Его уже не били по каждому поводу и без повода, стали немного сытнее кормить, кто-то принес и оставил возле него хоть и старую, изрядно поношенную, но целую, без дыр и рванин одежду. А работа осталась та же – тяжелая, грязная, ненавистная. За долгие часы, недели и месяцы труда его лопата и кирка, которые он снял с исковерканной взрывом боевой машины пехоты, стали постылыми, но верными, самыми надежными и преданными друзьями, которые не подведут, не предадут, не бросят и не обманут. Когда-то шероховатый, окрашенный в зеленый цвет черенок лопаты, теперь отполированный грубыми ладонями своего хозяина, стал лоснящимся и гладким, словно мраморным. От мутной зелени уже ничего не осталось, и только желтовато-коричневые древесные разводы сияли на солнце лакированным блеском. Такой же шлифованной, блестяще-узорчатой от продольных линий годовых колец стала и рукоятка кайла.

Что и говорить, французская разведка не просто творчески подошла к выбору места для тайника под условным названием «Очко на Дону», а проявила буйную фантазию и любовь к монументальному искусству, что, в общем-то, несвойственно работе спецслужб. Хотя, как знать, может быть, этот неформальный подход и мог сбить с толку контрразведку противника. Даже используя весь свой оперативный опыт и знания, Бернард затруднялся ответить, насколько этот креатив оправдан с точки зрения конспирации. Но пока ему было очень удобно. Из окна его рабочего кабинета открывалась прекрасная панорама на место выемки тайника. Все было как на блюдечке, лишь листва тополей под напором ветра иногда закрывала обзор, да и то ненадолго. При желании он мог бы даже увидеть момент закладки предназначенной для него капсулы с тайными материалами, но ему это было не столь уж важно, тем более, он не знал, когда это произойдет, а сидеть сутки, а то и двое у окна ради простого любопытства он просто не хотел, да и не имел возможности. Впрочем, с позиций оперативника-профессионала ему бы, конечно, очень хотелось посмотреть, как французский разведчик будет заглядывать в морду лошади.