Сергей Донской - Дату смерти изменить нельзя

«Что в лоб, что по лбу, – мрачно подумал Бондарь. – По мнению корейцев, Лиззи тоже персона нон-грата в этом большом прекрасном мире. Уж лучше она побудет под моим присмотром. Все больше шансов уцелеть в этой передряге».

– Решил, – сказал Бондарь.

– Почему ты не торгуешься? – прищурился Пьо.

– Я слыхал, что итальянцы мастера делать предложения, от которых невозможно отказаться. Вы их переплюнули.

– Хо-хо-хо.

Развеселившийся Пьо отступил назад, едва не напоровшись ягодицей на тесак подручного. Убить его в этот момент было проще простого, настолько просто, что Бондарь уставился на свой кровавый плевок и принялся считать до десяти, но этого оказалось мало (одиннадцать), слишком мало (двенадцать), катастрофически мало (тринадцать). На счет «двадцать два» Пьо вспомнил о существовании развеселившего его пленника. Все это время он перешучивался со своим подручным по-корейски, но внезапно посерьезнел и обратился к Бондарю на своем безупречном русском языке:

– Тебе заплатят десять тысяч за каждый день работы. Десять тысяч долларов, Женя. Ты прав: от таких предложений не отказываются.

– А если я не справлюсь? – спросил Бондарь, поднимаясь на ноги. Он делал это с преувеличенным трудом, будто выпавшие на его долю испытания сломили его физически и морально. Будто какой-то паршивый потерянный зуб выбил его из колеи. Сделал слабым и покорным.

– Как это, не справишься? – рассердился Пьо. – Ты моряк или не моряк?

– Все дело в том, что за судно и в каких оно водах находится, – сказал Бондарь, отряхиваясь. – Японское море я знаю, как свои пять пальцев, но за его пределами ориентируюсь слабо.

– Как раз то, что нужно, – прозвучало в ответ. – В шторм плавать приходилось?

– Ходить приходилось.

– Что значит, ходить? – насторожился Пьо. – Ты кто, Иисус Христос? По воде ходишь?

– Так мы говорим, – сказал Бондарь. – Хоть моряки не святые, а по морям они ходят – не плавают.

– Не морочь мне голову! Речь идет об очень важных вещах.

– О каких?

– Есть яхта. – Пьо уставился на Бондаря тяжелым, гипнотизирующим взглядом. – Сейчас она находится недалеко от Владивостока, а должна очутиться в корейских водах. Это все, что ты должен знать, Женя. Остальное тебя не касается.

– А пограничники? – изобразил волнение Бондарь. – Разрешение на пересечение границы имеется?

– Это тебя опять же не касается. Поплывете ночью, в шторм. – Кинжал Пьо очертил в воздухе некую волнистую линию. – Ожидается сильный шторм. Тайфун. Пограничники будут отсиживаться на берегу.

– Но…

– В детали тебя посвятят на борту яхты. Если пожелают. Выезд ночью, перед рассветом. Утром будете на месте, так что недолго осталось.

«Недолго осталось до чего? – безмолвно спросил Бондарь. – До предполагаемого окончания плавания, когда меня и Лиззи спровадят на корм рыбам?»

– Все это слишком неожиданно, – неуверенно произнес он.

– Вы хотите сказать, что мы будем торчать в этой каталаге всю ночь? – возмутилась Лиззи. – Здесь нет элементарной гигиены. Это антисанитарно!

– Вспомни еще о правах человека, – грубо осадил ее Пьо. – Что же касается гигиены, то, знаешь, где тебе ее предоставят в полном объеме? В морге. Обмоют и обработают химикатами так, что ни одна зараза больше не пристанет.

– Сначала разденут, – вожделенно хрюкнул парень с тесаком.

Довольные собственным остроумием, корейцы заржали, тогда как ни Лиззи, ни Бондарю было не до смеха.

К их облегчению, переговоры на этом завершились. Раздвижная панель закрылась, скрыв веселящихся тюремщиков от взоров пленников. Оставшись одни, они некоторое время прислушивались к удаляющемуся гоготу, а потом Лиззи прошептала, качая головой:

– Джизус! Какие бесчеловечные люди!

– Во-первых, – сказал Бондарь, – люди не могут быть бесчеловечными. Они просто люди, со всеми своими патологиями, маниями и пороками. Во-вторых, не поминай своего Джизуса.

– Потому что он нам тут не поможет, не так ли? – понимающе покивала Лиззи.

– Нет. Потому что в России он носит другое имя. Иисус.

– И… Иезус. Да, конечно. Я запомнила. Скажи, Женя. А правда, я быстро привыкаю к русскому образу жизни.

Лиззи вопросительно посмотрела на Бондаря. Он потер ушибленную челюсть и проворчал в ответ:

– Главное, чтобы не пришлось привыкать к русскому образу смерти.

Бондарь помолчал, подбирая слова, которые могли бы смягчить неожиданно вырвавшуюся фразу. Таких слов не нашлось. К сказанному добавить было нечего.

Не только счастливые часов не наблюдают. Несчастные – тоже. Особенно, когда у них нет часов.

Побродив по узкому подвалу, Лиззи сбросила пальто, постелила его на пол и села рядом с задремавшим Бондарем. То, как доверчиво положила она голову на его плечо, заставило Бондаря не только проснуться, но и вспомнить совсем другую женщину. Тамару.

– Поспи, – предложил он, стараясь, чтобы это прозвучало не слишком грубо. – Силы нам еще понадобятся.

– Когда я с тобой, сил у меня хватает, – заверила его Лиззи. – Лучше расскажи мне о себе. Я знаю о тебе так мало, а хочу знать все.

Бондарь, намеревавшийся осадить ее, прикусил язык. Американка поставила на кон буквально все, включая жизнь. Отказалась от родины, карьеры, так называемых общечеловеческих ценностей, которыми якобы были сверху донизу напичканы ее соотечественники. Однажды она сделала нечто подобное, а Бондарь обманул ее ожидания. Это до сих пор лежало тяжелым камнем на его совести.

– Мне нечего о себе рассказывать, – тихо сказал Бондарь, снимая с губ волосы американки. – У нас, моряков, жизнь довольно однообразна. Полгода в море, месяц на суше. И опять все сначала.

– А чем ты занимаешься, когда сходишь на берег? – лукаво спросила Лиззи.

– Еду к тебе.

– Но мы познакомились недавно. А к кому ты ездил до меня? Чем занимался? Что ты любишь, что ненавидишь?

Бондарь кашлянул. Коварная, как все женщины, американка загнала его в угол. Корейцы, по всей видимости, продолжали слушать разговоры пленников, так что напускать на себя таинственность было бы ошибкой. Как же поступить? Отделаться от Лиззи общими фразами? Пичкать ее байками о штормах и дальних странах? Прикинуться спящим? Пока Бондарь перебирал эти варианты, в голову ему пришла совершенно неожиданная идея. Он не имел возможности рассказывать правду о себе, но в его памяти были свежи забавные эссе Тамары из журналов «Пи-Дженерейшн». Богатейший материал для человека с воображением.

– Что я люблю, что ненавижу, – повторил Бондарь, собираясь с мыслями.

– В первую очередь меня интересует, с кем и как ты проводил время до меня, – не унималась Лиззи. Ее реплика осталась без внимания.

– Люблю я курить, как ты успела заметить, – сказал Бондарь. – Было время, когда мне не хватало трех пачек в день. Тогда я завел себе портсигар из пушечной бронзы и перешел на дорогие сигареты «Морландс», набитые смесью балканского и турецкого табака. Это позволило ограничивать себя.