Арсений Замостьянов - Шпион против майора Пронина

Пронин улыбнулся, развел руками. Насильно мил не будешь, если Роджерс не хочет продолжать беседу — пущай отправляется спать. Значит, Аркадий Павлович Самодин, потомственный рабочий по анкетам и сын заводчика в реальности. Или Роджерс тянет время, подбрасывает нам неверный след?

— Ты слышал, Виктор? Как тебе этот сын заводчика?

— Поедем прямо сегодня?

А Роджерс сидел на кушетке и совсем не хотел спать. «Зачем я выдал им Самодина? Пронин меня загипнотизировал. Вздор, я просто нечеловечески устал. Надеюсь, что они мне не поверили. Да и Самодин умеет бегать. У меня еще есть шансы, если они оставят меня живым. Если я дождусь своих… Через полгода в этом подземелье, как и во всей Москве, будут хозяйничать немцы. Главное, чтобы НКВД не оклеветало меня перед ними. А ведь все карты у них на руках…»

Две «эмки» и грузовик пыхтели на площади Дзержинского. В Ногинск Пронин позвал всех своих, плюс роту автоматчиков — на всякий случай. В головную «эмку» уселся сам Пронин, а сзади — Железнов с Кирием. Адам крутил баранку. Старшим по второй машине был Миша Лифшиц.

— Путь-то далекий, Адам. Когда-то город Богородск был любимым местом отдыха для ямщиков, которые мчались из Москвы во Владимир. Тихие были времена. Сейчас все спрессовано.

— Роджерс, между прочим, не гарантировал, что коды у Самодина.

— Ну и что? Нам же не гарантии нужны, а коды. Не поймав Самодина, мы все равно не закроем дело.

Город Ногинск засыпал рано. Времена ямщиков и красных фонарей давно прошли. В этом городе стоял первый в мире памятник Ленину. Скромный неказистый памятник. Ленин изображен без кепки, правая рука согнута в локте, вождь поднимает к небу крепкий кулак. Поза, честно говоря, невыразительная, и весь облик вождя далек от золотого сечения. Явно над этим памятником не работали Фидий, Фальконе и Коненков. На постаменте — серп и молот в обрамлении колосьев… Дело было так. Сначала рабочие глуховской фабрики хотели открыть скульптуру Ленина. Рано утром, когда все было готово для торжественного открытия скульптуры, пришло известие о смерти вождя… И глуховские рабочие открыли первый в мире памятник Ленину — в день смерти Ильича. Так что скульптура скромная, но историческая! Пронин попросил Адама остановиться возле памятника. Эх, жаль, цветов он не захватил. Подошел к постаменту, очистил его от снега. Памятник Ленину, памятник тому доверию, с которым глуховские рабочие приняли советскую власть. А теперь затесался в их ряды предатель, двурушник. Пронин снял шапку, поклонился памятнику. Вслед за ним к постаменту подошли Железнов, Кирий, Лифшиц. Вдруг они услышали тихий хрипловатый голос:

«Смело мы в бой пойдем за власть советов!…»

Это Пронин отошел в сторонку и запел. А товарищи его поддержали молодыми голосами. Революционная песня звучала как молитва перед боем — негромко, приглушенно, чтобы никого не разбудить.

— Ну, а теперь — сарынь на кичку! — громко прошептал Пронин и залихватски вскочил в машину. Все сомнения, рассуждения уже в прошлом. Сейчас — только охота на Самодина.

У Пронина горели глаза, а пальцы сами сжимались в кулаки. Железнов был серьезен, собран, только правая нога в сапоге то и дело дергалась. А богатырь Кирий блаженно улыбался, предвкушая хорошую драку. Уж он-то оставался спокойным, что твой слон. Адам аккуратно остановил автомобиль на заледенелой площадке. С вечера заметно подморозило. Кирий натянул дубленые рукавицы. На подходе к Самодину он, конечно, их снимет: стрелять в толстых, рукавицах невозможно. Но у признанного первого силача Госбезопасности руки мерзли, как у девушки.

Самодин — человек семейный. Два года назад у него родился сын. От фабрики им предоставили просторную отдельную комнату в коммунальной квартире с удобствами. Там-то и проживал механик Аркадий Самодин в ореоле семейного уюта. Но у него в Ногинске имелась еще и теща. Та жила далеко от Глухова, в центре города — на улице III Интернационала. Жила в деревянном доме с огородом и палисадником. Добротный купеческий дом после революции разделили на три квартиры, в которых поселились рабочие семьи. Теща Самодина — старуха Игнатова — жила на первом этаже. Ей и фамилию-то дала советская власть. До революции у нее было только имя да отчество, а фамилий жители далекой забайкальской деревушки не имели. Была она просто Алевтинкой, по отчеству — Игнатовна. В той местности хлебными делами заправлял кулак Антип Чуров. Уж он умел выжимать из бедняков все соки! После революции Алевтина рванула в Каширу, на большую стройку. Вступила в комсомол. Советская власть разогнула ей спину.

Она и не знала, что мироеда Чурова уже в 25-м году зарезал сосед — совсем еще мальчишка, двадцатилетний Кудряшов. Здесь обошлось без классовой борьбы. Просто Чуров по старорежимной привычке считал необходимым поразвлечься с каждой молодкой в округе. Ну, и нарвался на ревнивца из молодых. И дали Кудряшову всего пять лет. Он вернулся из лагерей заматеревшим и теперь работал трактористом в колхозе «Ленинское знамя», в котором выполняли директивы райкома бывшие батраки Чурова…

…Вдова-пенсионерка жила с размахом: две комнаты и подпол. И никто ее не уплотнял, напротив, Алевтине помогали по профсоюзной линии. Правда, наслаждаться жизнью ей было затруднительно: на тяжелой работе она надорвала позвоночник и теперь передвигалась с трудом. Если бы не бесплатная медицина — пропала бы фабричная вдова. А квартира у Алевтины Игнатовой была что надо. Пронин успел навести справки, что Самодин поддерживает добрые отношения с такой перспективной тещей. Пронин принял неожиданное решение: Миша Лифшиц должен был развернуть «эмку» и отправиться в центр Ногинска, к самодинской теще на блины. С Роджерсом Мише везло: три раза именно он нападал на след. Может быть, и с Самодиным повезет?

— Остановишь за квартал. Нет, за два квартала до этого самого дома номер четырнадцать. Я так понимаю, Самодин — человек опасливый, осторожный. Профессионал.

Адам просигналил грузовику. Обе машины остановились в опрятном и тихом дворе рабочего общежития. Общежитие безмолвствовало. Лампочки горели только в коридорах. На общих балконах висело леденеющее белье. Да, его вывешивали даже зимой. Возле подъезда, на перилах висел чей-то ковер, выбитый и промытый на снегу. Его без опаски оставили во дворе.

Пронин кивнул Кирию. Двухметровый чекист, беззаботно покуривая, пошел на разведку.

— Я бы мог пойти. Кирия-то за километр видно, как Шаболовскую башню.

— Угомонись, Виктор. Каждому свое, а приказы не обсуждаются. Хороший вечер перешел в хорошую ночь. Как-никак шестьдесят километров мы проехали без происшествий. Благополучно все началось. Ты теперь удачу не спугни.