А. Квиннел - Во имя отца

— Насколько будет заполнена цистерна?

— Примерно на две трети. Но не волнуйся, над поверхностью молока останется много свободного пространства. Помни, что у тебя воздуха на два часа, так что зря его не трать:

Неожиданно послышался лай собак. Антон быстро взглянул на Мирека.

— Это мой дед. Я отсылал его в город, а теперь он, наверное, возвращается. Там что вам нужно трогаться.

Мирек спустился внутрь на несколько ступенек, затем протянул руку и взъерошил волосы Антона.

— Спасибо тебе. Пригляди за ней.

Антон уверенно кивнул:

— С ней все будет в порядке.

Мирек стал спускаться дальше. Его ноги уже касались молока, и он взглянул наверх. Антон осторожно подал ему акваланг через люк. Мирек принял его и крикнул:

— О'кей!

Целое утро он тренировался с аквалангом, так что сейчас надел и подогнал его буквально за пару минут. Он опять услышал голос Антона:

— Проверь, как он действует. Быстрее, пока я не закрыл люк.

Мирек засунул загубник в рот. Воздух из баллонов шел нормально. Мирек вынул трубку изо рта и крикнул:

— Все в порядке.

Антон передал ему пакет с сумкой и сказал:

— Удачи тебе, Мирек. Господь с тобой.

Крышка захлопнулась, и Мирек оказался в абсолютной темноте.

Он услышал, как Антон спускается на землю. Через секунду цистерна завибрировала от работающего двигателя, и неожиданно Мирек по горло оказался в молоке, когда грузовик двинулся вперед, а содержимое цистерны по инерции отбросило назад. Он быстро поднялся вверх на пару ступенек, боясь, как бы молоко не попало в дыхательную трубку. Проверив загубник, Мирек решил, что будет держать трубку во рту в течение всего пути.

За первый час они дважды останавливались, чтобы залить молоко. К концу первого часа езды Мирек понял, что у него возникают серьезные проблемы.

Во-первых, было очень холодно. Холод проникал сквозь влажный костюм. Под ним у Мирека ничего не было надето. Антон сказал, что по теории конденсат, собирающийся между костюмом и телом, должен высыхать под воздействием собственного тепла человека. Но это тепло, видимо, уходило через костюм наружу. Мирек чувствовал, что холод проник в его кожу и плоть. К концу первого часа ему стало казаться, что у него промерзли даже кости.

Во-вторых, у него сильно болели пальцы. Грузовик большей частью ехал по ухабистым проселочным дорогам, и Мирек все время крепко держался за ступеньки. Он попытался просунуть между ними руку, чтобы зацепиться на уровне локтевого сгиба, но это у него не получилось из-за конструкции лестницы. К тому же в некоторых местах металл был шероховатым и с заусенцами. В мыслях Мирек вновь оказался в лагере, где Фрэнк заставлял его тренировать «десять главных орудий». В душе Мирек поблагодарил Фрэнка за эти уроки.

Третьей проблемой был сам акваланг. Он был рассчитан на постоянное погружение. Вне воды он был очень тяжелым, и очень скоро ремни больно врезались Миреку в плечи.

В-четвертых, Мирека доконало само молоко. При ускорениях, замедлениях и поворотах оно билось о стенки с такой силой, о которой Мирек раньше не имел понятия. Сейчас цистерна была заполнена еще только наполовину. Он представил себе, что, когда она будет залита полностью, ему уже придется просто бороться за выживание.

На исходе второго часа его кисти превратились в отмороженные клешни, а тело от холода потеряло чувствительность. Он был весь избит постоянными ударами тяжелой молочной массы. Они приняли последнюю партию молока, и Миреку приходилось пользоваться аквалангом почти постоянно.

В течение последнего часа его жизнь поддерживалась только разумом. Мирек убеждал себя, что человеческое тело, а особенно такое закаленное, как его, может вынести подобные испытания, если мозг отдает соответствующие команды. А разумом Мирек хотел победить обстоятельства. Он отогнал прочь мысли о болящих пальцах, руках и плечах. Он стал думать о других вещах.

Сперва он стал вспоминать свое детство, своих родителей и сестру Иоланту. Но воспоминания об этом тоже доставляли ему боль, и он быстро переключился на другое: подготовку для службы в СБ, женщин, с которыми он был знаком; песенки и мелодии, которые он знал.

Дважды его стошнило в молоко, окружавшее его со всех сторон. Когда он почувствовал, что совсем слабеет, то заставил себя думать о своей главной цели и своей ненависти. В конце поездки, когда каждая минута казалась часом, он сосредоточился на мыслях об Але. Он нарисовал в памяти ее лицо. Вспомнил слова, которые она ему говорила, вспомнил ее своеобразный хрипловатый голос. Во рту у него сейчас была мешанина из резины и молока, но он достаточно четко мог себе представить ее поцелуй. Воспоминания об объятии Ани, ее запахе занимали его в тот момент, когда грузовик наконец остановился. Мирека обдало молоком в последний раз.

Ему казалось, что его приклеили к этой лестнице. Его пальцы пришлось отдирать от нее. Водитель был пожилым, но достаточно сильным. Фермер был намного моложе и сильнее, а его сын был еще более сильным. Всем им пришлось потрудиться, чтобы протащить Мирека сквозь люк и опустить его на землю. Дойти до сарая самостоятельно он не мог, и им пришлось поддерживать его.

Когда его замотали в три одеяла и надели на ноги сапоги из овчины, его тело стало постепенно возвращаться к жизни. Мирек, изнемогая от боли, стал понемногу разминать пальцы. Тут открылась дверь, и в сарай вошел фермер. У него был заостренный нос и редеющие каштановые волосы, зачесанные назад. Он выглядел как хищная птица, но улыбка его была приятной. Поставив перед Миреком котелок и положив рядом кусок хлеба, он сказал:

— Влей-ка это в себя. Это домашний мясной бульон. Он тебя согреет и приведет в норму. Потом постарайся заснуть. Мы отправимся в десять. Это через три с половиной часа.

Фермер ушел, и Мирек, сделав неимоверное усилие, встал на ноги. Он приподнял крышку котелка и уже через секунду жадно хлебал то, что показалось ему самым вкусным супом в мире. В котелке было около литра жидкости, может быть, чуть больше. Он съел весь бульон и вытер дно котелка хлебом. Затем он лег на сено и попытался заснуть.

Ему удалось немного вздремнуть, и, когда фермер пришел вновь, Мирек чувствовал себя лучше. Ночь была темной и холодной. И Мирек, и фермер были одеты во все черное. Лица их закрывали черные шарфы. Пятиметровая деревянная лодка тоже была выкрашена в черный цвет. Белыми были только номерные обозначения. Но фермер и их покрыл черной тряпкой. Он указал на видневшиеся вдалеке огоньки:

— Польские рыбаки.

Он похлопал по фонарю, который горел у него на корме:

— Если нас остановят, говорить буду я. Бумаги у тебя в порядке, так что ничего не бойся.

Он взял у Мирека сумку и швырнул ее на корму, затем послюнявил указательный палец, поднял его и удовлетворенно произнес: