Росс Макдональд - Тайны бронзовой статуи [сборник]

Я подумал, что ему лет шестьдесят. Значит, когда они встретились, ему было сорок, а Изабель около двадцати.

– А какие чувства вы испытывали к ней? Тоже отеческие?

– Я любил ее. Она и моя мать – вот две женщины, которых я действительно любил. И я бы женился на Изабель, если бы ее отец не отказал наотрез. Питер Гелиопулос отверг меня.

– И выдал ее за Симона Граффа.

– Да, за Симона Граффа. – Он содрогнулся от наплыва чувств – слабый и робкий человек, который редко позволяет своим эмоциям вырываться наружу. – За самоуверенного карьериста, блудника и мошенника. Я знал Симона Граффа, когда он был простым иммигрантом и ничего собой не представлял. Помощник режиссера халтурных вестернов. У него тогда был сдин-единственный приличный костюм. Но я к нему хорошо относился. А он делал вид, что я ему нравлюсь. Я ссужал ему деньги, ввел рядовым членом в наш клуб, представил влиятельным людям. Господи, это же я и познакомил его с Гелиопулосом. Два года Графф работал у него на студии режиссером-постановщиком, а потом женился на Изабель. Все, что у него есть, чего он добился, пришло к нему с этой женитьбой. И у него хватает совести так обращаться с ней.

Он встал и попытался подчеркнуть свои слова широким гневным жестом, который отбросил его в сторону, к стене. Выронив стакан, он обеими руками уперся в стену, чтобы удержаться на ногах. Однако ему, вероятно, показалось, что стена падает на него. В действительности он сам, врезавшись лбом в штукатурку, согнулся пополам и с глухим звуком уселся на пол, покрытый ковром. Теперь Бассетт смотрел на меня снизу вверх, глупо хихикая. Собственно, прямо на меня был устремлен только один его глубоко запавший голубой глаз, а другой закатился, отчего лицо его приняло странное сомнамбулическое выражение.

– Сильно кружится голова, – сообщил он как бы в свое оправдание.

– Надо уменьшить дозу.

Я взял его под мышки, приподнял и подтащил к креслу. Он свалился как мешок, руки свесились, касаясь пола, а подбородок уткнулся в грудь. Ему наконец удалось остановить свой блуждающий взгляд – разумеется, на бутылке, и он протянул к ней руку. На дне оставалось пять или шесть унций виски. Я испугался. Этого было вполне достаточно, чтобы окончательно вывести его из строя или же вовсе убить. Поэтому я быстро взял бутылку, заткнул пробкой и поставил в бар. Ключ от бара торчал в замке. Я повернул его и опустил к себе в карман.

– По какому праву вы конфискуете мою выпивку? – Бассетт с таким трудом ворочал языком, что был похож на верблюда, жующего жвачку. – Это противозаконная конфискация. Я требую соблюдать закон о неприкосновенности личности.

Он попытался дотянуться до моего стакана. Но я успел перехватить его и отставить в сторону.

– Клэренс, вам уже достаточно.

– Позвольте мне судить самому. Я решительный человек, особенный человек. Человек, который спокойно выпивает в день по бутылке, ей-Богу. Перепью вас запросто.

– Не сомневаюсь. Но вернемся к Симону Граффу. Кажется, вы его недолюбливаете?

– Я ненавижу его, – процедил он сквозь зубы. – Будем откровенны. Он украл у меня единственную женщину, которую я любил. Кроме матери. А также украл моего метрдотеля. Лучшего метрдотеля на всем побережье, моего Стефана. Они предложили ему двойную оплату и сманили в Лас-Вегас.

– Кто они?

– Графф и Стерн. Он им потребовался в их так называемом клубе.

– Кстати, о них – почему Графф терпит наглость этого бандита?

– Ну, это самый трудный вопрос, на который у меня нет ответа. Но если бы даже я и знал, вам бы ни за что не сказал. Потому что я ведь не правлюсь вам, да?

– Ну что вы, Клэренс. Встряхнитесь. Вы мне очень нравитесь.

– Ложь. Жестокая и бесчеловечная. – Две слезинки выкатились из уголков его голубых затуманенных глаз и скатились вниз, блеснув, как маленькие серебряные пульки, и оставив на щеках влажные дорожки. – Не даете мне выпить. Заставляете меня говорить, а выпивку спрятали. Так нечестно, это гнусно.

– Прошу прощения. Но на сегодня виски достаточно. Вы же не хотите убить себя.

– А почему бы и нет? Один-одинешенек во всем мире. Никто меня не любит. – Он внезапно залился такими обильными слезами, что все его лицо сразу стало мокрым. Судорожные рыдания жестоко сотрясали его, как будто из его щуплого тела пыталось прорваться наружу нечто огромное.

Это было не очень приятное зрелище. И я собрался уходить.

– Не оставляйте меня, – с трудом выговорил он. – Не оставляйте меня одного.

Он вылез из-за стола, пытаясь меня удержать, но споткнулся обо что-то – о какую-то невидимую проволоку – и в полный рост растянулся на ковре, уже ничего не видя, не слыша и не говоря. Я повернул его голову так, чтобы он не задохнулся, и вышел.

Стало заметно прохладнее. Из бара все еще доносились смех и звон бокалов, но оркестра во дворе уже не было. Чья-то машина медленно, словно с трудом, выбиралась по подъездной аллее вверх, на автостраду, за ней еще одна. Компания разъезжалась по домам.

В комнате спасателя, за кабинками для переодевания, горел свет. Я заглянул в дверь. Молодой негр читал книгу. Увидев меня, он захлопнул ее и поднялся со стула. Я прочитал название книги – «Основы социологии».

– Как поздно ты читаешь.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Что вы обычно делаете с Бассеттом, когда он напивается до потери сознания?

– Он опять отключился? Где он?

– На полу своего кабинета. Его можно где-нибудь здесь уложить в постель?

– Да, в задней комнате. – Скорчив смиренную физиономию, он шутливо изобразил христианскую любовь к ближнему. – Думаю, я должен помочь ему, не так ли?

– Ты справишься один?

– У меня большая практика. – И он улыбнулся мне, не так официально, как раньше. – Вы друг мистера Бассетта?

– Не совсем.

– Он предложил вам какую-то работу?

– Ты прав, дружище.

– Здесь, в клубе?

– Отчасти.

Он был слишком вежлив, чтобы продолжать расспросы.

– Я вот что скажу. Пока я буду укладывать мистера Бассетта, оставайтесь здесь, а я вернусь и приготовлю вам чашечку кофе.

– От кофе не откажусь. Кстати, меня зовут Лу Арчер.

– А меня Джозеф Тобиас. – И он словно клещами стиснул мою руку. – Пожалуйста, подождите немного.

Он быстро вышел, Я осмотрелся. Комнатка была забита разноцветными зонтами, штабелями сложенных шезлонгов, надувными пластиковыми поплавками, из которых был выпущен воздух, и пляжными мячами. Разложив один шезлонг, я с наслаждением растянулся на нем. Усталость свалила меня лучше пентонала. Почти мгновенно я уснул.

Когда я проснулся, Джозеф стоял рядом со мной. Он открыл электрический щит на стене, передвинул несколько рычажков, и мгла за открытой дверью стала непроницаемой. Обернувшись, он посмотрел на меня.