Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Бывало и так, что истукан оживал, но в образе зверя, выл и лаял по-собачьи, ползал на четвереньках, – потом подыхал.

Бывало, что истукан поднимался сам собой, безо всяких молитв, без посторонней помощи: так появились первые из нас.

Известен случай, когда восставший истукан, не поблагодарив собратьев, сразу после окончания таинства сбежал и не возвращался к своим на протяжении полутора столетий. Мы долго его искали, и когда нашли – обнаружили в полном здравии, он самостоятельно умудрился выправить себе паспорт и работал иконописцем; мы пригласили его присоединиться к остальным, но он отказался.

Но бывало и другое. Однажды, давным-давно, Читарь рассказал мне о таинстве, именуемом “обратное обращение”. Живого, восставшего, подвижного, очеловеченного истукана можно вернуть назад, в прежнюю ипостась, в недвижное, безмысленное состояние. Но тот рассказ был коротким, и когда я потом задал вопросы, желая больше узнать про обратное обращение, – Читарь настрого велел всё забыть.

Наконец, котелок почти опустел, осталось на донышке.

Параскева оставалась недвижной, деревянной.

– Прервёмся, – сказал Читарь.

– Думаешь, не выйдет?

– Не знаю, – нервно ответил Читарь. – С женщинами всегда труднее. В женщинах больше жизни. Пойдём, на свет божий поглядим.

Задули свечи и выбрались.

Снаружи солнце клонилось к закату, в деревне кричали петухи.

Сели на лавку, подставили лица сладкому апрельскому ветру.

– Руки устали, – сказал Читарь. – Локти и пальцы болят. Всё как у людей.

– У меня тоже, – сказал я. – Боль – это людское. Конечно, мы и есть люди. Можешь не сомневаться.

Я включил телефон – и он тут же завибрировал, показывая множество неотвеченных от Застырова. “Этот абонент звонил вам пять раз”. И ещё столько же текстовых сообщений.

“Где ты?” “Выйди на связь”. “Ты дома?” “Набери меня срочно”.

Такая тревожная настойчивость могла означать только одно: Гера Ворошилова пришла в полицию города Павлово и всё про меня рассказала.

Мне стало грустно, даже свет, всегда радовавший меня прекрасный живой дневной свет, слегка померк.

Всё-таки я надеялся, что Гера Ворошилова выдержит.

Кроме оперативника Застырова, со мной трижды пытался связаться сам Пахан, а кроме него – другие, неизвестные абоненты. Полиция, значит, явилась и на фабрику. Им было по пути: сначала на место работы злодея, а затем и домой к нему.

Я представил себе, как они сидят за круглым столом в “аквариуме”, как говорят с Паханом, как тот хмурится и, наверное, поглядывает в сторону шкафа, где стоит подаренная мною бутыль первача; как уверяет, что Антип Ильин – его лучший и старейший сотрудник, золотые руки, дисциплинированный, непьющий, некурящий, неконфликтный; ни одной травмы на производстве, ни прогулов, ни выговоров.

Представил, как они взламывают мой шкафчик в раздевалке, как находят там мой нательный крестик, мой молитвослов. Вспомнил, что оставил там и свой плеер; засмеялся. Плеер, конечно, вызовет изумление. Полностью деревянный, только провода обыкновенные. Вот они открывают деревянную крышку и вытаскивают компакт-диск, а диск тоже – деревянный, хотя выглядит как настоящий, столь же тонкий. Потом они включат его и обнаружат, что он работает, и диск крутится на оси, – только музыку, хранимую на носителе, они не услышат, как бы ни напрягали слух. Они, скорее всего, плеер изымут, может, Застыров его просто в карман к себе сунет, а может, оформит изъятие по правилам, запечатает в особый пакет. Потом они расспросят и моих коллег, в первую очередь Твердоклинова, но тот пожмёт плечами и отвечать будет односложно и нехотя: пролетариат не любит полицию.

– Что? – спросил Читарь.

– Они едут сюда.

– Мы успеем, – сказал Читарь, хлопнул себя по коленям и встал с лавки.

– Ещё не поздно уйти, – сказал я. – Оставим её тут, а сами – в лес.

Читарь не упрекнул меня ни словом, ни взглядом, только покачал головой:

– Если оставим – её у нас заберут. Нет, мы успеем. А не успеем – продолжим, когда всё закончится.

– Обгорим сильно, – сказал я.

– Не впервой, – сказал Читарь. – Иногда я думаю, что это даже полезно. И ей тоже будет полезно.

– Если она обгорит, – сказал я, – то совсем чуть-чуть. Дерево очень плотное. Поверхность обуглится, но глубже не пойдёт.

– Ничего с ней не будет, – сказал Читарь. – Ты сам не понимаешь, насколько она хороша.

– Почему не понимаю? – сказал я. – Понимаю. Это лучшее из всего, что я сделал. Обратил внимание – шва на горле не видать? Затёрли мы шов, заполировали. Когда она встанет, у неё даже малого шрамика не останется. Для женщины это важно.

– Мне нравится, что ты за неё переживаешь, – сказал Читарь. – Ты уже относишься к ней как к живой. Для тебя она уже восстала.

– Для меня она стала живой, когда я её закончил. Всё, что сделано с любовью и умом, – всё живое. Во всё, что я сделал руками, перешла часть моего духа.

Дальше спорить не стали, вернулись к делу.

В третий раз за последние сутки я проверил ставни, замок на калитке; в третий раз заложил засовом входную дверь; в третий раз выключил телефон; в третий раз сошёл по ступеням в подземелье и закрыл крышку люка.

В подвале пахло свечным воском; честно сказать, я никогда не любил этот запах – он напоминал мне о прошлом.

Проглядел картинки со всех камер: снаружи ничего не происходило, только ёж деловито пробежал мимо калитки: маленький комок упрямой шипастой плоти. В этом году весна сырая и прохладная, в такие годы обильно плодятся змеи. А где змеи – там и ежи, их извечные враги.

А кто я в этой схеме? Ежей все любят; змей – не любит никто. Ежи – добрые и милые, а змеи – скользкие гадины. Скоро приедет ко мне оперативник Застыров: он змея или ёж? Я спрятался в глубокой норе: кто я? Ползучий гад?

Неизвестно.

Снова нагрели жир, снова встали у тела и заработали в четыре руки.

Но не успели: незваные гости явились раньше.

1722

Меня, Антипа сына Ильина, поднял истукан по имени Читарь.

Это произошло 26 декабря 1722 года, близ города Павлово, в деревне Чёрные Столбы.

Я плохо помню своё рождение: только кратчайшие мгновения. Вспышки света, и ещё – жар, расходящийся по телу.

Помню, когда очнулся – было очень больно; локти, шею, колени выворачивало; я кричал и рвался; меня держали крепко.

Читарю помогали двое: женщина по имени Ольга и мужчина по имени Владимир. Потом я их никогда не видел.

Таким образом, истукан Читарь мне вовсе не брат, а скорее – отец, если судить человеческими категориями.

В первые годы я воспринимал его именно как родителя, а он меня – как сына. Он учил, советовал, подсказывал, предостерегал. Затем минуло десять лет, тридцать, пятьдесят – моё сыновнее чувство притупилось, как и его, Читаря, отцовское чувство ко мне, и вот – настал миг, когда нам обоим стало не важно, кто из нас родился раньше, а кто позже.