Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Мне стало обидно.

– Ну и выкопал бы, – предложил я. – Чего ж не приехал, не выкопал? Я подвал-то рыл три года, и потом ещё два года обустраивал. А на подземный ход ушло бы ещё пять лет. Я плотник, а не землекоп. И раз ты такой мудрец, в следующий раз копать подвал будешь вместе со мной.

– В следующий раз, – сказал Читарь, – обойдёмся без подвала. Что-нибудь получше придумаем. У меня в районе есть две деревни вовсе брошенные, ни единой души, и дорог туда нет, всё бурьяном заросло. Выберешь себе любую избу. А подвал твой жаль, что и говорить, такого подвала ни у кого не было. Я ж вижу, тебе тяжело. Прекрасный был подвал, да и дом. Смирись, и помни, кто ты. Твой дух не должен прикипать ни к какому месту.

Мне стало вдвойне обидней.

– Как не прикипать? Это был мой дом, мой подвал! Я любил это место! Я его создал! Труд вложил! Давай, пошли откапывать статую! И учти, после того как откопаем – надо будет все следы замести, иначе станет ясно, что я выжил…

Читарь кивнул, и руками миролюбиво развёл. Он не любил ссориться. Да и кто любит? Однако без доброй ссоры и дружбы нет.

Вдруг со стороны пожарища послышался шорох, стук и всхлипывания.

Мы бросились к чёрным стенам и увидели: из гор золы и пепла появился человек.

Ребёнок. Девочка.

Так же, как мы, с ног до головы чёрная; совершенно нагая.

Она плакала тихо, и шла прямо на нас: девочка лет двенадцати, волосы пышные, дыбом стоящие от грязи, тело правильное, пропорциональное.

От страха мои колени подогнулись, я едва не упал. Хотел ради защиты осенить себя крестом – но и руки не слушались.

Она подошла ближе, остановилась перед нами.

– Господи, – прошептал Читарь, – чудны дела твои, Господи!

– Кто ты? – спросил я девочку.

Она молчала.

– Говорить можешь?

Она кивнула.

Догадка обожгла меня.

Бросился на пепелище, пробежав мимо девочки. Поискал в том месте, где была кухня, порылся в гадком прахе – нашёл, наконец, кухонный нож, с напрочь отгоревшей рукоятью, вернулся, сунул нож в руки Читаря.

– Проверь её.

Читарь тоже понял. Осторожно приблизился к девочке, поманил пальцем.

– Дай руку.

Она протянула ладошку; Читарь схватил, грубо полоснул ножом. Девочка смотрела безучастно.

– Деревянная, – сказал Читарь, обернувшись ко мне, выронив нож, улыбаясь восторженно. – Она – деревянная!

– Малая фигура, – сказал я. – Это модель, по которой я делал большую фигуру.

– Но мы поднимали большую!

– Поднимали большую, а поднялась малая.

Читарь опять поворотился к девочке, присел, осторожно дотронулся до лица.

– Миленькая, – позвал. – Миленькая моя… Ты что-нибудь помнишь?

Девочка помотала головой.

– Как тебя звать?

– Никак, – ответила девочка. – А вы кто такие?

Голос был обыкновенный, детский, человеческий.

– Мы твоя семья, – сказал Читарь. – У тебя что-нибудь болит?

– Ничего не болит, – сказала девочка. – А у тебя?

– У меня тоже не болит. Пойдём, умоемся.

Окатили её водой из ведра, в четыре руки обмыли; она стояла молча. Я быстро осмотрел тело: всё было настоящим. Волосы, пусть и грязные, – густые и длинные. Никаких дефектов – совершенно здоровый ребёнок женского пола, все пальцы на руках и ногах на месте, зубы ровные и крепкие, дыхание свободное.

И дух её увидел, и дух был силён.

– Что-нибудь помнишь? – спросил я.

– Жарко было, – ответила девочка. – Горячо. И немножко больно.

– А сейчас – больно?

– Нет. Только голова чешется.

– Прикрыть её надо, – сказал Читарь. – Чтобы стыд имела.

– Нечем прикрыть, – ответил я. – Сгорело всё.

Читарь тогда проявил смекалку, подобрал нож, им же на землю брошенный, отполосовал от своих штанин по половине, разрезал куски ткани вдоль – и спроворил набедренную повязку, – сбоку, на талии, затянул грубым узлом.

– Пить, кушать – хочешь?

– Нет, – ответила девочка. – Ничего не хочу.

Читарь кивнул. Улыбался умильно, почти слащаво. Я подумал, что он совсем не умеет разговаривать с детьми.

– Кто твоя мама – помнишь?

– Не помню.

– А папу – помнишь?

Она не помнила никого и ничего.

Мы отошли в сторону.

– Не знаю, как быть, – тихо сказал Читарь. – Кто она? Непонятно. У неё есть половые признаки – значит, она не ангел. А вдруг, наоборот, – исчадие сатаны? Сейчас я крещу её, как всякого новорожденного. Ты станешь крёстным родителем. Если она закричит, затрясётся, – значит, дело худо.

– Каким именем окрестишь? – спросил я.

Читарь поразмышлял и предложил:

– Наверное, Марией. Сейчас идут дни поминовения Марии Египетской.

– Нет уж, – сказал я. – Называть невинную девочку в честь блудницы – это перебор.

– Согласен, – сказал Читарь. – Тогда предлагаю в честь Евдокии Илиопольской, её день поминовения был в марте – как раз когда ты закончил малую модель. Пусть будет Евдокия.

Я не возразил.

Читарь провёл таинство крещения, за неимением святой воды использовал обычную колодезную. Девочка стояла молча, но глаза выдавали интерес – поглядывала по сторонам, и я понял: она видит в темноте так же хорошо, как прочие истуканы.

Когда Читарь трижды произнёс “отрицаюся Сатаны”, и поплевал (и я тоже трижды отрёкся, и трижды плюнул), – она никак не отреагировала; то есть Сатана не имел над ней власти.

Далее её следовало облечь в незапятнанные одежды, символизирующие нового человека во Христе, и подарить нательный крестик – но где нам было взять в эту чёрную ночь, на чёрном пепелище, чистые одежды?

– Евдокия, – сказал я ей. – Это твоё имя. А мы – твои братья. Деревянные люди, твой народ, твоя родня.

Она посмотрела ясными большими глазами, подумала и спросила:

– А мама моя где?

– Нет у тебя мамы, – ответил за меня Читарь. – Ты не живая, не мёртвая, деревянная, издолбленная, и сопричтена к овцам избранного стада Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.

Она снова подумала. Ткнула пальцем в грудь Читаря.

– Бог Отец – это ты?

Читарь всплеснул руками.

– Нет. Конечно, нет! Я твой брат, единоплеменник.

– А где Бог Отец?

– Всюду.

– Я его увижу?

– Ты его уже видишь. Всё, что есть вокруг, создано его волей. Он есть начало и конец, альфа и омега.

Я оглянулся на восток: небо изменило цвет. Солнце вставало.

За хлопотами вокруг новорожденной Евдокии мы забыли о большой фигуре.

Работая так быстро, как только возможно, мы с Читарем разгребли в четыре руки головешки и груды углей, где-то сырых, где-то ещё горячих, выволокли с пожарища статую Параскевы, отнесли в лес, за пятьдесят шагов, там прикопали её, закидали мхами – и тщательно замели следы.

К рассвету, под солнцем, примятая нашими ногами трава расправится, – была надежда, что статую не найдут. Она пролежит в лесу день или два; при первой возможности я вернусь и заберу её.