Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Антип, – произнёс Вострин. – Как себя чувствуешь?

– Отлично, – ответил я.

– Жалобы, претензии – есть?

– Конечно, нет, – сказал я. – Какие претензии? Никаких.

– Хорошо, – похвалил Вострин. – А что же ты, Антип, не сообщил, что тебя в городе Можайске задержала полиция?

– Не знаю, – сказал я. – Как-то даже в голову не пришло… Волновался… А что, это важно?

– Конечно, важно, – произнёс Вострин. – Вот тут нам материальчик прислали. 26 апреля ты был задержан на железнодорожном вокзале города Можайска за распитие алкогольных напитков.

– Было дело, – ответил я. – Баночку пивка дёрнул, опохмелился. Подошли менты… Ну то есть, извините, сотрудники… Оформили нарушение, выписали штраф. Ещё, сказали, на работу сообщат. Быстро отпустили. А в чём проблема?

– А сам как думаешь? – спросил Вострин и оглянулся на Застырова, но тот смотрел мимо меня.

– Получается так, гражданин Ильин, – продолжал Вострин, легко сменив свойский тон на официальный, – что ежели вас 26 апреля задержали на вокзале Можайска, то вы никак не могли в тот же самый день быть у себя дома, по месту постоянной регистрации, и устроить поджог.

– Ну да, – сказал я. – Пожар начался без меня. Вчера я Олегу… то есть гражданину Застырову… это уже говорил. Зачем мне свой дом поджигать?..

– И кто же, – спросил Вострин, – его поджёг?

– Не знаю. Может, короткое замыкание. Может, кто спичку кинул. Я без понятия. Я сейчас думаю о том, где мне жить.

– Может, поживёшь у своего друга? – аккуратно посоветовал Вострин. – У господина Читаря, в деревне Криулино. У него там есть дом и богатая библиотека.

– Читарь мне не друг, – сказал я. – Дальний родственник, тройная вода на киселе. Мы с ним только по праздникам перезваниваемся. Он тоже верующий, как я. У нас нет ничего общего, кроме веры в Единого Бога Отца, Творца небу и земли. Спросите у него, он подтвердит.

– Спросим, – хладнокровно пообещал Вострин. – Уж ты не сомневайся. И у него спросим, и у тебя. У всех спросим. Пока мы тебя отпускаем. Здесь вот, – он двинул по столу бумагу, – постановление о взятии подписки о невыезде. Распишись, где галочка поставлена.

Я расписался в четырёх местах. Вострин отдал мне паспорт.

Застыров так и смотрел мимо меня: то в окно, то в углы кабинета. По-моему, он меня ненавидел.

– Кстати, Антип, – сказал Вострин, снова очень ловко сменив тон на бытовой, тёплый. – У меня сестра сдаёт комнату. Все удобства, центр. Цветной телевизор. Хочешь, я тебя устрою?

– Спасибо, гражданин начальник, – ответил я. – У нас при фабрике есть общежитие, я пока там перекантуюсь.

Предложил продиктовать адрес общежития, но Вост- рин небрежно ответил, что и так знает: место, мол, знаменитое, и, кстати, криминогенное, – потом вручил мне пропуск, и с этим пропуском я вышел на свободу.

Уже стоя на крыльце и щурясь на благодатное, щедрое солнышко, вдруг сообразил, что все участники событий – и я, и Никола Можайский, и оперативник Застыров, и следователь Вострин – одновременно ошиблись, и всерьёз, едва не фатально.

Они не спросили, где мой сотовый телефон.

А я, оставив телефон в пылающем подвале, не озаботился купить новый аппаратик, не восстановил сим-карту с прежним номером.

Если б я, согласно легенде, действительно поехал в Можайск – я бы взял с собой телефон, и этот телефон был бы сейчас при мне.

“А вдруг это всё игра? – подумал я. – А вдруг они нашли на пожарище мой телефон, оплавленный огнём?”

И вот – вместо того, чтобы радоваться удачному исходу дела, я устремился, бегом, оглядываясь и нервничая, в ближайшую лавочку сотовой связи, попросил срочно восстановить сим-карту, заполнил заявление, заплатил, долго ждал, изнывая и переживая, – и немного успокоился, только когда мне вручили новый аппаратик.

Проверил входящие – входящих не было. Последние звонки и сообщения датировались 26 апреля – днём пожара.

Я не знал, радоваться мне или тревожиться, бояться либо расслабиться.

Конечно, все важнейшие комбинации цифр я помнил наизусть: Читаря, Отщепенца, Застырова, Пахана, Геры Ворошиловой.

Никола Можайский своего номера мне не дал.

Я не стал никому звонить, отправился пешком через утренний, нагреваемый солнцем город прямо на нашу знаменитую набережную, состоявшую из трёх неравных частей: сначала старая, деревянная, построенная ещё при Сталине, а в позднейшие времена кое-как подлатанная, признанная исторической ценностью, – в сбережении этой ценности самое активное участие принимал покойный Пётр Ворошилов; затем железобетонная часть, место прогулок, гулянок и свиданий, сейчас безлюдное; наконец, дальше – просто асфальтовая тропа вдоль пологого заболоченного берега, территория любителей рыбалки.

Наше фабричное общежитие, двухэтажное, некрасивое, построили ещё в советские времена, изначально – как туберкулёзный стационар; потом оказалось, что в городе не столь много туберкулёзных больных, и заведение закрыли, оно годами стояло брошенное и заколоченное, пока на горизонте не возник великий Пахан. Он то ли купил объект, то ли взял в аренду, долго ремонтировал за свой счёт, вложил аховые капиталы и учредил общежитие для фабричного пролетариата, но только в одной половине здания; в другой расположилась гостиница в две звезды, хостел, скромнейшее, но вполне коммерческое предприятие.

Отыскал дежурную по общежитию, крупную, краснолицую женщину с громким голосом, развязную и, по-видимому, очень решительную – другие на этой работе не задерживались, – и она, позвонив на фабрику и разузнав, кто я такой, и посмотрев на меня с уважением и опаской, отвела меня в комнату с тремя кроватями – две были заняты, третья досталась мне. Никого не было, мои пока незнакомые соседи давно отбыли на работу, оставив после себя обыкновенный мужской беспорядок, запах пота, носков, табака, перегара, зубной пасты, варёной колбасы.

Ветхое полотенчико, брошенное на столь же ветхое одеяло. Колода игральных карт. Бытовая изнанка бедняцкого, неприкаянного существования.

Хозяйка положила на мою кровать стопку постельного белья и проинструктировала:

– Не пить, не курить, соблюдать тишину и порядок. За нарушение – выселяем сразу.

Молча кивнул.

Я не собирался тут жить – только зарегистрироваться. Пришло время мне распрощаться с городом Павлово.

Для вида я выложил свои вещи из сумки, пустую сумку затолкал под кровать, застелил постель, ненужные мне сигареты поместил в тумбочку, одну пачку распечатал, две сигареты вынул и сунул в карман: создал примитивную иллюзию пребывания. Когда-то я этот фокус подсмотрел в старом, советском ещё, фильме “Прохиндиада” – там главный герой, придя утром на работу в некое учреждение, вешал пиджак на спинку своего стула, и уходил на весь день по личным делам; коллеги видели пиджак и полагали, что человек где-то здесь, выбежал на минуту и сейчас вернётся.