Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Конечно, все эти приёмы не обманут умного человека – допустим, того же оперативника Застырова, – но я теперь увижусь с ним нескоро или вообще никогда.

Застыров далеко не юноша, он вот-вот начнёт стареть – а я не начну.

Потом он поседеет, выйдет на пенсию, сгорбится, потом умрёт, а я останусь таким же. Этот путь я проходил много раз. Истуканам лучше не заводить друзей и спутников жизни. Читарь вот – никогда их не имел. Вожжался только со своими, издолбленными.

Из общежития вышел с облегчением. Мне там не понравилось: слишком уныло и неуютно. Даже в камере изолятора было веселее: в тюрьме люди, хоть и самые бестолковые, так или иначе превращаются в трагических героев, в страстотерпцев, а в рабочей общаге они – фигуры временные, ото всего оторванные, живущие одним днём. На фабрике даже грузчикам неплохо платят, а в городе достаточно одиноких стариков, сдающих комнаты. Ютиться на койке в общежитии будет только тот, кто плывёт по течению, кто перестал управлять собственной судьбой.

И снова я сам себя одёрнул: “Гляди-ка, Антипка, вот ты уже судишь других, кидаешь приговоры свысока! Заглядываешь в чужие карманы! Крестишь дураками людей, которых в глаза не видел! Мало ли у кого какие причины жить в полутёмной ночлежке? Вор, грабитель, поджигатель, угонщик, лгун – а теперь вдобавок индюк, надутый гордыней! Откуда это в тебе? Или ты всегда таким был? Сам себя обманывал?”

В дурном настроении, опустив глаза, пешком вернулся в центр города, сел в “Каравеллу” и поехал к себе в Чёрные Столбы.

Уже не к себе, конечно.

Уже отлеплялся душой от города Павлово, от холмов, от сосновых и еловых чащ, от своей спрятанной, тишайшей деревни – сколько в ней прожил? Жил как человек, окна мыл два раза в год, имел стиральную машину, банковскую карточку.

Куда подевалось это всё? Годы трудов праведных – куда их смыло?

Бога времени в индуизме звали Кали.

Бога времени у древних греков звали Хронос. Самый древний, первоначальный, породивший воду, воздух и огонь. Хронос никогда не старел.

Для язычников время текло иначе: мир двигался по кругу, история стояла на месте. Ничего не исчезало и ничего не появлялось, всё сущее было всегда, вовеки; человек, курица, дождевой червь, ягода смородины – просто переходили в нужный момент из одной вселенной в другую.

Почему же теперь люди, вооружённые молекулярной биологией и квантовой физикой, так боятся времени, склоняются перед его мощью, как будто оно – безжалостный бог, неутомимо собирающий свою жатву? Почему поэты мечтают остановить время, а фантазёры страстно желают просверлить его, как деревянную доску, и путешествовать в прошлое и будущее? Почему за нами отовсюду наблюдают циферблаты, напоминая о беге минут? Не будет ли верным предположить, что каждый циферблат, каждый светящийся экранчик, где обязательно горят четыре знака, разделённые двоеточием, – это алтари Хроноса? И мы – да, жертвуем этому богу, как жертвовали богам три тысячи лет назад, только проливаем не кровь – отдаём своё внимание; но это одно и то же. Каждый по пятьдесят раз в день смотрит на часы. Один взгляд – секунда. И потом ещё три, пять секунд на простые размышления: ага, уже половина третьего, не пора ли обедать? Если посчитать – средний человек тратит ежедневно пять или десять минут просто для бессознательного, автоматического контроля за временем. Это и есть жертва. Незаметная, взимаемая по малой крупице. Но этому богу хватает: он умён, он всюду, он берёт свою долю тайно, бесшумно, без воскурения благовоний, без ударов в бубны, без пения акафистов – мгновенно, технологично.

В Чёрных Столбах время не двигалось: стояло, аки столб, согласно названию деревни. Птицы пели так же восторженно, как сорок лет назад, и колёса моей машины так же переваливались по ухабинам. Если бог времени есть – он явно уделял основное внимание миллионным городам, а Чёрными Столбами пренебрегал совсем.

В конце апреля тут было тихо: нашествие громогласных, гиперактивных, бодрых городских с детьми и шашлыками, с собаками всех мастей и музыкой всякой громкости и всяких жанров ожидалось позже, на майские праздники, – а пока реальность замерла в предчувствии, томилась в полудрёме, ожидая первых гроз, первых накатов настоящего тепла, первых выбросов буйства; пока что тут, невзначай, поверху, реял терпкий печной дым, и лохматые толстые коты хищно прохаживались в поисках доступных кошек; мир и безмолвие казались непобедимыми.

Никогда бы я не уехал отсюда, если бы не обстоятельства.

Пожарище – уже не моё, да. Ничего моего тут нет, всё сожрал огонь, оставив стены, похожие на гнилые зубы, и забор, теперь выглядевший насмешкой, отличный крепкий забор; разобрать бы его да продать, но кому? Что я за него выручу?

У забора увидел фигуру в розовой куртке, с двумя пластиковыми жбанами в руках; напрягся сразу, занервничал, потом узнал, вышел из машины, улыбнулся:

– Здравствуй, Зинаида.

Она разрыдалась, подбежала, обняла, уткнулась в воротник; в таких случаях мужчина обычно не знает, что делать, стоит столбом или джентльменом, это примерно одно и то же.

– Мы уж все тебя похоронили, – сказала, прижимаясь.

“Кто – все?” – удивился я, но вслух сказал:

– Поторопились.

Сам цинично подумал, что Зинаида сейчас предложит пожить у неё, – я ж теперь погорелец, бездомный, бесхозный мужичок, – но не предложила, разжала объятия, молча отступила назад.

Нет, она была не из тех стареющих, на многое согласных девушек, что подбирают по канавам абы каких мужичков. Я увидел по глазам: порыв её – искренний, товарищеский, человеческий, если угодно – соседский, безо всякого расчёта.

– Вот, – сообщила она, – шла на родник за водой, и остановилась поплакать.

– Ты, – сказал я, – возьми себе, что хочешь.

Она усмехнулась; слёзы высохли. У взрослых женщин слёзы быстро высыхают.

– Да что ж тут брать? Одни угли.

– А вон, гляди, сковородники чугунные, таких сейчас не делают. Бери, не стесняйся.

– Спасибо, Антип, – ответила Зинаида. – Но я вроде не настолько нищая. У тебя страховка-то была?

Вопрос про страховку мне уже задавал Застыров, и теперь я вздрогнул, сообразил, что он наверняка опросил всех жителей, задавая насчёт меня самые каверзные вопросы, а Зину-из-магазина опросил особенно подробно, – она тут у нас самая, что называется, вменяемая.

– Нет, – ответил я. – Никогда даже в голову не приходило. Но ты за меня не волнуйся, я не голодранец. Пока поживу в общаге, потом буду ставить новый дом.

– Мы тебе поможем, – твёрдо пообещала Зинаида. – Всем селом поможем! Ты только от нас не уезжай. Ты ж тут один молодой мужик, ты не уезжай никуда, Антип. А кто тебя поджёг – тот сам изнутри сгорит, сдохнет в муках, тварь! Проклят будет, и вся семья его!