Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Можно лежать, – объявил я ему. – Можно стоять. Нельзя шевелиться, двигаться. Как ты хочешь?

– Cтоять, – ответил Читарь. – Что же я, инвалид? У меня есть книги. Можешь сделать мне аналой?

– Конечно.

– Тогда сделай, ради бога. Я займусь делом.

Жалость захлёстывала меня, я – опять же бегом – выскочил в цех, разъял голыми руками деревянный поддон и сколотил из него аналой.

Работа сразу успокоила и дух, и сердце.

Аналой установил у окна, где больше света, поднял Читаря и утвердил его вертикально.

Книги его лежали стопой на столе, я спросил, какую взять; он пожелал Даниила Андреева.

– Руку осторожно подними и положи сверху, – велел я. – Когда будешь перелистывать, старайся не шевелить плечом.

– А креститься? – спросил Читарь.

– Нельзя тебе креститься, – сказал я, раздражаясь. – Ничего нельзя. Даже говорить нельзя! У тебя трещина в подзатылочной области! У тебя голова лопнет, как арбуз, понимаешь?

– Сколько мне осталось? – тихо спросил он.

– Не знаю! – солгал я. – Но на твоём месте я бы готовился к худшему.

Читарь улыбнулся, взгляд стал ясным, зрачки пролились щедрым золотым светом.

– Братик, – сказал он, – братик мой любимый! Неужто ты забыл, кто мы такие? Для нас всё худшее – позади, а впереди мы имеем жизнь вечную, в этом мире или в другом.

Он поднял руку, раскрыл книгу на заложенном месте.

– Вот послушай, что написано. – Стал читать, водя пальцем по строкам. – “Разрабатывая веками практические приёмы воздействия воли на человеческий организм и на внешнюю материю и подводя человека к этому лишь после длительной нравственной подготовки и многостороннего искуса, высокоразвитые религии поднимают сотни и, может быть, даже тысячи людей до того, что в просторечии называется чудотворчеством. Эту методику, крайне трудоёмкую и вызывающую жгучую ненависть современных филистеров, отличает один принцип, науке чуждый: принцип совершенствования и трансформации собственного существа, вследствие чего физический и эфирный покровы личности становятся более податливыми, эластичными, более послушными орудиям воли, чем у нас. Этот путь приводит к таким легендарным якобы явлениям, как телесное прохождение сквозь предметы трёхмерного мира, движение по воздуху, хождение по воде, мгновенное преодоление огромных расстояний, излечение неизлечимых и слепорождённых и, наконец, как наивысшее и чрезвычайно редкое достижение – воскрешение из мёртвых. Здесь налицо овладение законами нашей материальности и подчинение низших из них высшим, нам ещё неизвестным”.

– Это писал истукан? – спросил я.

– Нет, – ответил Читарь. – Живой смертный. Умер шестьдесят лет назад. Я знал его. Он, как и я, умел заучивать книги наизусть. Теперь иди, братик, спасибо тебе за всё.

Читарь поднял руку выше и перекрестил воздух меж нами.

Смотреть на него, стоящего столбиком, стянутого грубыми брезентовыми ремнями, было невыносимо; я убежал вон.

Следующие часы посвятил Параскеве. Ещё раз сходил в магазин, теперь уже без спешки. Вовремя вспомнил, что до сих пор фигуряю в шикарных штанах и дизайнерском пиджаке, стоившем, если верить Отщепенцу, немыслимых денег. Вернувшись с покупками, пиджак и рубаху снял, остался голым по пояс; так и работал.

За полдня привёл в порядок голову, с неё и начав; затем спину. Увлёкся. Десять раз похвалил себя за то, что выбрал самый твёрдый материал. Если бы выреза́л фигуру из более мягкого дерева – она бы обгорела сильней и глубже.

Когда меня окликнули – едва не подпрыгнул от неожиданности.

В цех вошли трое, незнакомые мне молодые парни, вразвалочку, спортивно. Один щуплый, другие покрепче. Дух от них шёл совсем слабенький, первобытный, как от животных.

– Здорово, мужик, – воскликнул щуплый. – Чем занимаешься?

Я не ответил.

Перед собой они видели голого по пояс человека, с руками, измазанными сажей: такого можно не воспринимать всерьёз.

Молча взял тряпку, вытер чёрные ладони.

Они приблизились.

Лица обыкновенные, скучные, лица простых парней из провинциального города, низкие лбы и крепкие подбородки.

Щуплый продолжал интересоваться:

– Откуда ты, дядя?

И вот что случилось со мной потом: я обрадовался. От предвкушения даже закружилась голова. Я улыбнулся им широко и гостеприимно, и стал прикидывать, как свернуть им шеи. Слишком сильно перенервничал, спасая своего брата, стягивая его тело узами, – и теперь моя жалость к нему сама собой переплавилась в чистый гнев, заполнивший всего меня; я наслаждался гневом и ждал момента, когда смогу его выпустить, это было звенящее, закладывающее уши, людоедское, волшебное ощущение, очень человеческое, сладкое. Деревянные чудища на такое не способны; только живые, налитые горячей кровью.

Я подобрал с пола рубаху, надел и грязными пальцами – очень медленно – стал застёгивать мелкие пуговки.

– А вы кто? – спросил мирно.

– А ты-то кто? – встрял второй, наголо бритый, по их терминологии – “бык”, агрессивный нападающий.

– А может, вам и знать не надо? – вежливо произнёс я. – А может, так лучше будет?

Они не были готовы к такому повороту и слегка стушевались.

– Обзовитесь, парни, – предложил я, чрезвычайно миролюбиво. – Потом будем говорить дальше.

Но щуплый был малый не промах, он развеселился и переглянулся с приятелями.

– Дальше – ближе, твёрже – жиже! – провозгласил он. – Я так понял, ты на понятиях. Местный?

– Нет, – ответил я, – наоборот.

– А мы – местные, – сказал щуплый. – И это наша точка, братан. Это наша база. Тут был бизнес, и мы с него получали.

– Теперь, – ответил я, – тут бизнеса нет.

– А что есть?

– Ничего.

– А ты тогда что тут делаешь, Вася?

– А это никого не колышет, – сказал я. – За слова твои грубые, сынок, за “мужика”, за “Васю”, – я бы с тебя спросил, но не буду, потому что я добрый. Но найдутся и злые. Они спросят по тяжёлой. Кто я есть, что я делаю, – вам знать вообще не надо. Ваша точка? – пусть будет ваша, я не против. Вон там в углу насрано – это, получается, тоже ваше, правильно? Так ведь?

Они молчали.

Под ногой у меня лежал топор и два напильника, каждый длиной в две ладони; замечательный топор и прекрасные напильники; руки сами потянулись к рукоятям.

Бритоголовый вынул сигареты и закурил. Щуплый – их лидер, конечно, – не хотел терять инициативы в разговоре и облажаться перед своими.

– Ладно, – сказал он. – Давай начнём заново, как будто ничего не было. Как будто я только что вошёл. Вот я, допустим, местный житель, интересуюсь узнать, что ты делаешь возле моего дома. Вдруг ты террорист, как его, исламский? Бомбу тут маньячишь, взрывчатую? А? Ты тут бычишь перед нами, типа борзый и блатной, но мне-то всё равно, я по-людски спрашиваю…