Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

А я стоял молча, смотрел в сторону, не в лицо ему, не в глаза, чтоб не провоцировать развитие истерики, ждал, когда он угомонится, но не дождался, и решил, что правильнее будет просто оставить его одного, возле машины, над лужицей изблёванного алкоголя, и ушёл, жалея его и печалясь.

Ушёл, как оказалось, очень вовремя – как раз успел на последнюю полуночную электричку до Можайска.

Оказавшись в вагоне, первым делом позвонил Николе и вкратце рассказал о случившемся.

В Можайске меня и Читаря – по воле Николы – определили в место нежилое, но для наших целей идеально подходящее. Самая окраина, затишок, бывшая автобаза, одноэтажный гараж для грузовиков, на три бокса, с отоплением (отключённым), с электричеством (подключённым). У постройки имелся владелец, однако его хозяйственных усилий хватило лишь на возведение сплошного металлического забора. Гараж внутри перестраивали, и не один раз, то под склад, то под цех. Побродив по гулкому пространству, я нашёл свидетельства разнообразных коммерческих инициатив: здесь была шиномонтажная мастерская, потом мастерская по изготовлению надгробных памятников, потом мастерская по отливке бордюрного камня. Бизнесы возникали и прогорали; бывает. Остался грязный пол, куски дерева и металла повсюду, мусор и лужи.

Мы обосновались в выгородке за кирпичной стеной, в малой комнатке с зарешёченным окном на восток, со столом, стульями и колченогими кроватями. До нас тут обитали камнерезы и шиномонтажники, оставившие после себя несколько щербатых пепельниц, стопку пожелтевших рекламных газетёнок, стеклянные банки с чайными разводами и приклеенные к стенам плакаты с полуголыми блондинками. Пока я ездил в Москву, Читарь выгреб грязь, отдраил полы, содрал со стен полиграфические непотребства, повесил занавески и образа, раздобыл несколько подсвечников и настольную лампу, – иными словами, навёл уют и открылся мне с неожиданной стороны.

Он ходил с трудом, тяжело опираясь на трость, и заметно пал духом. Может быть, и уютом – наивным, человеческим – окружил себя по той же причине. Во времена сомнений и душевных кризисов нас всех тянет к домашнему теплу.

Когда я дошёл до нашего нового жилья, была глубокая ночь. Едва войдя, с ходу объявил, что жду визита Николы. Читарь кивнул, вопросов не задал. А я побежал проверить Параскеву: она покоилась за стеной, на двух сдвинутых деревянных поддонах. “Вот ведь случай, – подумал я, – тело ценою в двести тысяч долларов и присоединённая к нему голова, добытая преступлением и оплаченная смертью человека, – теперь лежат в грязи и хладе”.

Руки сами потянулись – огладить, проверить, сильно ли пострадал верхний слой, не лопнула ли шея в месте соединения. Вспомнил, что много дней уже не прикасался к инструментам. Чего только не делал: и горел пламенем, и машину угнал, и в кутузке сидел; две тысячи километров намотал, сидя за рулём. Но не работал.

Решил, что начну завтра же на рассвете. Ничего, кроме ножа, нет – но хватит и ножа.

Вошедший Никола застал меня сидящим на полу возле Параскевы; я встал, торопливо отряхнул зад, поклонился; хотел было попросить благословения, но оробел.

– Красиво нарядился, – похвалил Никола.

– Это не моя одежда, – ответил я.

– Пойдём-ка выйдем, братец, – предложил Никола. – Я ведь целыми днями в храме стою. Ночью стараюсь больше бывать под небом. Как говорится, на воздусях.

Мы вышли наружу, Никола впереди. Он шагал неспешно и совсем не походил на того уверенного, бульдозером прущего генерала, каким я увидел его в Москве. Одет совсем просто, в мешковатые брюки и дешёвую тканевую курточку, зато его пистолет теперь был на виду, в кобуре на поясном ремне.

– Прости, владыко, – сказал я. – Ничего у нас не вышло.

– Не беда, – сказал Никола. – Если бы нам всё доставалось легко, мы бы не были сильными. В прежние времена мы находили наших братьев очень легко. Многие были целы и невредимы, нам оставалось только поднять их. Потом остались те, кого найти трудно. Сейчас найдены и те, и эти. И целые, и разбитые, всякие. Остались единицы. Уже близок день, когда наши поиски закончатся.

Я сообщил ему подробности: про кефалофора, про Елену, сделанную из осины, про её угрозы, про истерику Щепы, про архив Ворошилова; он слушал невозмутимо и, казалось, равнодушно, лишь раз, когда речь зашла про осину – про́клятое дерево, – весело рассмеялся.

Спросил, есть ли фотографии Дионисия, я достал телефон и показал.

Рассказ об угрозе разоблачения и о тайном досье также не вызвал никакой реакции.

Набравшись храбрости, я спросил:

– Владыко, скажи, если можешь… Если есть способ поднять истукана – значит, должен быть способ его обездвижить. Вернуть в прежнюю ипостась. Разве не так?

– Не для всех, – ответил Никола. – И то не способ, а мистириум, таинство. Когда поймёшь, в чём разница, – тогда ещё раз спросишь. А я спрошу: кого ты желаешь обездвижить и вернуть в прежнюю ипостась?

– Её, – ответил я. – Елену, осиновую женщину. Так будет лучше для всех.

– Без её желания – невозможно, – сказал Никола. – Не думай об этом, братец. Мы не разбрасываем камни, мы их собираем. За какой срок подготовишь Параскеву?

– За день, – ответил я. – Если без спешки – за два дня.

– Без спешки, – сказал Никола. – Благословляю на сей труд.

– Благодарствую, владыко.

– И ещё, – произнёс Никола. – Это верно, что ты сделал её из красного дерева?

– Верно, – сказал я. – Из самого крепкого, какое только нашёл.

– Все расходы тебе возместят, – сказал Никола. – Пришлёшь мне номер счёта. Для тебя это большие деньги, а для нашего народа – не столь большие. Это всё, братец.

– Погоди, владыко, – сказал я. – Ещё одно… Последнее. Что будет с девочкой?

Никола улыбнулся.

– Дуняшка – замечательная. Не нарадуюсь. Пока она под моим приглядом, а там решим.

– Но кто она? – спросил я.

Вместо ответа Никола положил мне руку на плечо; тяжело было пожатье его десницы.

– Пойдём, – сказал он. – Побеспокоим нашего брата Читаря. Ещё не всё решено меж нами.

Мы вошли тем же порядком, Никола впереди, я следом.

Многие свечи горели в комнате, согревая воздух и рассеивая мрак.

Читарь лежал на кровати, как неживой, руки вдоль тела, голова на тощей подушке; увидев нас, нашарил рукой на полу свой посох, поспешил подняться.

По сжатым губам я понял, что двигаться ему совсем трудно.

– Тебе как легче? – спросил его Никола. – Сидеть – или стоять?

– Стоять легче, – ответил Читарь.

– Тогда, – объявил Никола, – все будем стоять. – Посмотрел на меня. – Этот разговор останется меж нами, договорились?

Я кивнул.

Он сдвинул свою кобуру ближе к животу и сунул руки в карманы.

– Сначала объясню, зачем нужен наш собрат, кефалофор Дионисий, чем он так для нас важен. Предание гласит, что он остался живым после усекновения собственной головы. Логично предположить, что если мы попробуем его поднять – он восстанет в том же виде, в каком сделан, то есть: тело – отдельно, голова – отдельно. В той же логике, мы можем попробовать оживить только его голову, а тело – не трогать. Мы отделим деревянную голову от деревянного тела, а затем попытаемся вернуть голову к жизни. Если у нас получится – это будет великая победа. Это будет означать, что в дальнейшем нам вообще не нужно реставрировать тела. Мы можем возвращать только головы. А тела изготавливать заново.