Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Только головы? – уточнил я.

– Да, – ответил Никола. – Согласись, братец, это всё изменит. Если тело сгнило или разрублено – выбрасываем его, делаем новое.

– Елена не отдаст статую.

– Отдаст, – сказал Никола. – Вы просто неправильно с ней разговаривали. Вы говорили с ней, как с сестрой, – а надо было говорить, как с отступницей. Вы взывали к логике – а отступники и еретики живут не логикой, они упиваются собственной храбростью, они полны гордыни, мнимого величия. Ваш товарищ, ловкий Щепа, и учёная женщина Елена, и другие, исполненные гордыни и презрения, о которых вы не знаете – но знаю я. Их много. Не сообщаясь друг с другом, все они говорят одно и то же, как будто один и тот же бес наущает их одинаковыми ядовитыми словесами. Это началось не вчера, и завтра не кончится. Пока речь идёт лишь о ереси, но в дальнейшем может завершиться расколом.

Читарь переступил с ноги на ногу, морщась от боли.

– Нет, владыко, – возразил он. – Я не согласен. Ересь там, где есть думающие. А эти – не думают. Ты сам сказал: они вне логики. Они следуют за суетой и страстями. Что ж я, не знаю, что такое раскол? Они разобщены, каждый сам за себя. Среди них нет ни Лютера, ни Аввакума, нет пастыря…

Никола поднял ладонь, – Читарь замолк.

– Такой появится, – сказал Никола. – Не забывай, в какое время живём. Они легко найдут друг друга через социальные сети. Истинно говорю вам: мы стоим перед лицом опасности. Если вместо одного деревянного народа появятся два, друг с другом враждующих, – оба ослабнут в этой вражде. Потом тайна раскроется, и гонения на истуканов возобновятся. Церковь исторгла нас и назад не примет. Нас отлучат, на нас будут охотиться. Или ты забыл, брат, с чего началось Великое гонение на христиан, и чем закончилось?

– Не забыл, владыко, – ответил Читарь. – С доносов началось. А закончилось – damnatio ad bestias, christianos ad leones. Но прошу тебя, взгляни на это иначе. Отступники есть безумцы, смущённые дьяволом. А дьявол, как ты знаешь, искушает деревянных так же, как и обычных живых, не делая отличий меж первыми и вторыми, из чего следует, что меж деревянными и живыми для дьявола нет никакой разницы. Таким образом, наши заблудшие братья и сёстры, искушаемые дьяволом, на самом деле свидетельствуют о благой, живой, тварной, грешной и смертной природе всего нашего народа.

Никола тяжело вздохнул: так, что пламя свечей поколебалось.

– С точки зрения метафизики ты прав, – сказал он. – С точки зрения схоластики тоже прав. Но мне, облечённому саном и грузом ответственности, не так важно, каков мой народ по сути, как важно сохранить его.

– Тогда, – спросил Читарь, – в чём твоё опасение, владыко?

– Ты скажи, – ответил Никола. – Ты ведёшь себя так, как будто знаешь. Хочешь – я буду слушать тебя во всём? У меня есть три достоинства: оружие в правой руке, власть в левой руке, и ещё – легальный статус. Вы называете меня Николаем-угодником, Чудотворцем, но я – не Николай, не архиепископ, я всего лишь его образ. Икона “на рези”. Меня создали люди, как и тебя. Ты умён, ты читаешь на языках, которых я не знаю, – ты́ скажи, как нам быть?

Читарь хотел ответить, я видел по глазам – ему есть, что возразить, но вдруг его рот перекосился, дрогнула рука, сжимавшая трость, и он стал падать, лицом и грудью вперёд.

Я успел подскочить и подставить руки.

Положил его на кровать, вытащил трость из пальцев.

Никола смотрел, не двигаясь с места, – не потому, что был равнодушен, а потому, что видел: я знаю, что делать, и не хочу, чтобы мне мешали.

Я осторожно перевернул Читаря на спину; он терпел; вынул нож, взрезал рубаху. Включил настольную лампу, поднёс.

Глубокая зияющая трещина шла через всю левую сторону тела: от середины ягодицы, вдоль спины – к шее, и далее – до затылка. Левкас, как я и думал, не помог. Дерево было слишком старым. Требовалось серьёзное вмешательство: стамеской или, лучше, фрезой попытаться вынуть весь повреждённый фрагмент, примерно седьмую часть тела, – и вставить новый. Но по опыту я знал, что это невозможно, как невозможно пересадить живому позвоночный столб. При попытке глубокого проникновения деревянный массив лопнет и распадётся на две неравных половины, а поскольку фигура была изготовлена из цельного куска дерева – голова распадётся тоже.

Я оглянулся на Николу – тот показал большим пальцем на выход.

Вышли оба.

– Протянет от силы месяц, – сказал я. – Может, два. Ему нельзя ходить, нельзя вставать, вообще никак шевелиться.

– Его душа велика, – сказал Никола. – Он один из самых сильных.

– Неважно, – сказал я. – Дух – это дух, а материал – это материал. Мы все зависим от своих материальных тел.

Никола долго молчал.

Я подумал, что сейчас он мне совсем не нужен: скорее бы ушёл.

– Ты можешь это как-то замедлить? – спросил он.

– Я наложу стальные скобы. Это поможет, но ненадолго. Поверь моему опыту.

– Конечно, верю, – ответил Никола. – Но учти, братец. Вы мне нужны все. Треснувшие, лопнувшие, всякие. И Дионисий безголовый нужен, и Читарь, и Параскева нужна. Какая помощь тебе требуется?

– Никакой, – ответил я.

На том расстались.

Он исчез во мраке, вместе со своей кобурой и со своей седой полукруглой бородищей: неспешный, всесильный.

Я вспомнил, что у католиков святой Николай со временем трансформировался в безобидного розовощёкого Санта-Клауса, но у православных христиан почему-то такого не произошло: Дед Мороз остался простейшей мистической, волшебной сущностью, в которую верит лишь ребятня; сущностью, никак не связанной с церковью, отдельной от религии, своего рода богом детей, самостоятельным волшебным стариком, приходящим раз в год в конце декабря и немедленно исчезающим в первых числах января.

Есть такой неприятный психологический выверт, когда ты видишь человека, очевидного титана, лидера, сильного и твёрдого, и влюбляешься в него, и доверяешься ему, – но вдруг, наблюдая за ним и взаимодействуя, понимаешь, что титан и лидер, увы, не столь крепок, как ты себе вообразил; ты любишь не его, а свой нафантазированный образ; расстаться с возлюбленным образом жалко, трудно либо вовсе невозможно.

Религии рождаются не из биения шаманских бубнов, а из стона тоскующей, надеющейся души. А вдруг кто-то есть? Кто-то особенный? Впятеро, вдесятеро сильнее меня, тебя, нас? Кто-то, вырезанный из крепчайшего дуба, выкованный из стали? Кто-то, кому нипочём невзгоды? Пусть его кличут любым именем, или прозвищем. Большинство людей лишены воображения, им нужно чётко обозначить: вот Бог, вот его материальное воплощение; вот Сын Бога; вот пророк Бога.

Главное – чтобы он был, знал путь, озвучивал истины.

Я запретил Читарю двигаться, едва дождался утра, со всех ног бросился в магазин, долго искал его, спрашивая подряд у всех прохожих. Купил всё, что нужно, вернулся – и за четверть часа управился с простой операцией. Левкас из раны удалять не стал, от левкаса пользы никакой, но и вреда тоже; наложил поперёк трещины стальные планки длиной в мизинец и закрепил их болтами, а затем широкими монтажными ремнями стянул тело Читаря на талии, на груди и на шее. Получился корсет, сохраняющий верхнюю часть тела в неподвижности. Это, конечно, не решало проблему полностью, но хотя бы приостанавливало развитие дефекта.