Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Я хочу и там, и там.

Её глаза горели, она наслаждалась новизной обстановки, и я почти заразился от неё восторгом.

И мы сели на стулья, за кухонным столом, и она выслушала от меня длинную и, возможно, занудную нотацию. Перечень запретов был огромен. Нельзя возиться с водой: вода вредна сухому дереву. Нельзя бегать слишком быстро и подпрыгивать слишком высоко: деревянные люди втрое сильнее обычных смертных, и показывать эту силу не следует. Можно есть, можно жевать конфетки, ириски, леденцы, чипсы, орешки и всё, что жуют и чем хрустят обыкновенные дети, можно пить колу, лимонад, сок, – но всё съеденное и выпитое потом придётся удалять из нутра, и это неприятно. Туалет не понадобится, истуканы не писают и не какают, у них нет пищеварительной системы. Истуканы не потеют и ничем не пахнут, не плачут, не чувствуют боли, жары и холода, истуканы ничего не забывают, всё, что с ними случается, – остаётся в памяти навсегда, ногти не растут, но и не обламываются, волосы не растут – но и не выпадают, зрение не слабеет, зубы не портятся, губы не трескаются; истуканы боятся лишь открытого огня и грубого физического повреждения, истукана нельзя попортить ножом, но если отрубить ему топором руку или ногу – истукан останется калекой, его ткани не подвержены регенерации, а что такое регенерация – объяснять не буду, сама можешь нагуглить; истукан есть лучший вариант человека, имеет все его достоинства, но лишён его недостатков, он всегда бодр, сон и отдых – не для него; истуканы все молоды и красивы, среди них нет ни толстых, ни кривых, ни горбатых; истукан не бывает одинок, он всегда может рассчитывать на помощь своего собрата; все истуканы держатся друг за друга, попавших в беду – выручает вся община, что бы ни случилось – помощь обязательно придёт, иногда с такой стороны, откуда сам не ожидаешь; наконец, главное: истукан не доверяет людям, потому что люди сами однажды дали повод, чтоб им не доверять; люди истуканам – не друзья.

Половину мною сказанного Дуняшка уже слышала от Николы – но я решил повторить.

Наконец, я объяснил ей, что такое документы и для чего они нужны, и какие проблемы бывают у истуканов с документами. Показал собственный паспорт, а потом и её свидетельство о рождении на имя Ильиной Евдокии Антиповны. Дуняшка прочитала и вдруг с возмущением воскликнула:

– Мне – одиннадцать лет?!

– Да, – сказал я, – а что такое?

– Мало! – простонала она. – Одиннадцать лет, фигня какая-то!

– А сколько тебе надо?

– Восемнадцать.

– Ты не выглядишь на восемнадцать.

– А на сколько выгляжу?

– На одиннадцать и выглядишь.

Она подумала и предложила:

– А если накрашусь?

– Не поможет. Ты ребёнок. У тебя груди нет.

– Грудь можно вставить! – заявила Дуняшка. – И вообще, грудь – не главное!

– В тебе росту – метр с кепкой, – сказал я.

– Я могу ходить на каблуках! Бывают миниатюрные девушки. “Груди нет, рост маленький” – что за дискриминация?

– Ты не девушка, – возразил я. – Ты девочка.

– Я сама знаю, кто я! – сказала Дуняшка. – Не надо создавать мне комплекс. – И решительно велела: – Переделай документ. Пусть будет хотя бы двенадцать. Чтоб я могла ходить в кино, на фильмы, которые “12+”.

– Стоп, – сказал я. – Во-первых, ничего переделывать не буду, во-вторых, смени тон. Я твой отец, что и как делать и переделывать – это я решаю, а ты должна меня слушаться.

– А это уже эйджизм, – заявила Дуняшка ледяным тоном. – Дискриминация по возрасту.

– Это не дискриминация, это дисциплина. Старших надо уважать.

– Отлично, – сказала Дуняшка, – я тебя буду уважать, а ты меня – нет? Росту я маленького, груди у меня нет, и я должна подчиняться! Ничего себе! Ты меня стигматизируешь! Я личность, ты должен соблюдать мои права. Я сама всё буду решать. Есть у меня грудь или нет, я сама выберу.

– Понятно, – сказал я. – Отца своего тоже сама выберешь? Этого не хочу, хочу вон того?

Она замолчала.

– Человек многое сам выбирает, – сказал я, – это верно. Но есть одно обстоятельство, которое от него никак не зависит. Самое важное обстоятельство, оно называется – смерть. Никто не может знать, когда она придёт; это незнание и придаёт жизни смысл. Человек любит жизнь, потому что она конечна. А когда придёт смерть – решает судьба, природа и Бог.

– Какой бог, папа? – с иронией возразила Дуняшка. – Какой бог?

Меня обожгло, я вскочил.

– Одевайся, пойдём. Сходим в одно место.

Потащил её за руку, чуть не бегом; позвонил, такси вызвал.

Доехали до церкви – тут я сообразил, что у Евдокии нет платка. К счастью, храмовая лавка ещё была открыта, мы купили платок, я сам повязал его.

– Иди в храм, – сказал.

– Зачем?

– Посто зайди. Перед тем, как зайдёшь, перекрестись правой рукой. Вот так. Но можешь и не креститься, никто не заставляет. Дальше будет притвор и вторые двери, в основное помещение. Зайдёшь туда и иди до конца, до алтаря. Если испугаешься, или станет плохо, или что-то странное почувствуешь, – сразу уходи. Я буду ждать здесь.

Она пожала плечами и пошла спокойно. И даже перекрестилась.

Я стал ждать. Сразу пожалел о том, что сделал. А если с ней случится истерика? А если упадёт в обморок? Люди, конечно, сообразят, вынесут её на свежий воздух. А если начнёт буянить, что-нибудь разобьёт, и сама повредится?

Время тянулось, я ждал, не рискуя подойти к паперти, и проклинал себя за легкомыслие.

Когда вышла – мои ноги подогнулись от облегчения.

Платок сразу сняла.

– Ну что?

– Ничего, – ответила, и опять пожала плечами. – Народу много. Поп стоит, стихи читает, с выражением.

– Не страшно было?

– Нет.

– Ничего не почувствовала?

– Нет. Запах странный. От деда Николая так же пахло. Ладан называется.

Я присел на колени и обнял её.

– Ты чего, пап? – спросила Дуняшка.

– Ничего. Ничего.

Утро началось с неожиданного звонка Застырова. Вполне добродушным, свойским тоном он поинтересовался, где я нахожусь; я не стал ничего сочинять, обьявил, что теперь живу в “башенках”, могу продиктовать адрес, но если надо – подъеду сам. Не надо, ответил Застыров, давай-ка мы с тобой вечером пива выпьем, как раньше. Расскажу тебе штучку интересную.

Заинтригованный, я наказал Дуняшке из дома пока не выходить, а если кто будет звонить в дверь – не открывать; это называется безопасность.

Почистил ботинки, причесался, спросил у дочери, как выгляжу – она показала большой палец.

Поехал на фабрику.

Обычно в восемь утра на проходной было не протолкнуться, но сейчас лишь два молодых азиата переминались у дверей, оба невесёлые: то ли их не пускали, то ли, наоборот, только что выгнали, и теперь они думали, куда себя девать. Пройдя внутрь, я всерьёз забеспокоился: ничего не происходило, лишь доносилась ленивая ругань из распахнутых складских ворот. Не гремела пилорама, не звенели двигатели погрузчиков.