Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Иду впотьмах, подумал я в тысячный раз, нашариваю наугад. Такими мы созданы – ничего про себя не знающими. И в этом смысле обычные смертные люди гораздо сильнее истуканов. Любой смертный, самый тёмный и глупый, если заболит у него живот, может пойти ко врачу и узнать, что такое поджелудочная железа. Истукану идти некуда.

Вот это бы ей объяснить, грустно думал я, вот эту тоску, с которой вглядываешься в непроницаемый мрак. Но пока рано.

Назавтра мы обошли несколько магазинов и потратились.

Я купил себе новейший смартфон, похожий на аккуратно обточенный кусок чёрной кафельной плитки.

Затем последовали роликовые коньки; в комплект нам предложили защиту, шлем и наколенники, но Дуняшка отказалась со столь гордым видом, что я едва не расхохотался.

Конечно, она не вытерпела: едва подошли к дому, села на лавку, сбросила кеды, влезла в коньки, сама мгновенно разобралась с креплениями – и улетела вихрем, а я остался, с кедами в руке, счастливый отец счастливой девочки, наедине с обыкновенными мыслями: а вдруг в кого врежется? а вдруг под машину попадёт? – нет, не попадёт и не врежется, если сейчас её посадить за штурвал самолёта – через десять минут она будет делать мёртвые петли.

Несколько разновозрастных детей, игравших на площадке в супергероев, остановились и зачарованно стали наблюдать.

И вот, как всамделишный папаша, захлёстнутый умилением, я сфотографировал её своим новеньким кафельным смартфоном, отправил снимок Читарю и получил ответ: “Храни вас Бог!”.

Сидел на лавочке, сняв пиджак; грелся на солнце. Пожалуй, через две или три недели Евдокия станет в этом дворе знаменитостью. Это надо бы учесть. Дети не умеют скромничать, они могут быть осторожными, но не бывают скрытными. Их общение меж собой – бесконечный чемпионат. Кто самый быстрый? Кто самый ловкий? Кто самый модный? Оперативник Застыров оказался прав: впереди меня ждёт головная боль, беспокойство по поводам, о которых я пока не подозреваю.

Конечно, она врезалась. Не потому, что была неловкая, а потому, что переоценила свои силы. Такое всегда бывает.

Я успел увидеть только самый финал: её падение, отчаянный взмах руки.

Вскочил, позабыв про пиджак, про телефон, про Читаря, про весь белый свет, – побежал, перепрыгивая заборчики и огибая карусели.

Местный человек, подъехав на личной машине, не изловчился с первого раза вкатиться кормой на свободное место, резко вырулил вперёд, поперёк проезда, перегородил дорогу, – и Дуняшка влетела в морду автомобиля.

Человек – обыкновенный, в красном хлопчатом рубище с крупной надписью “I Love Turkey”, – срочно выпростался из недр автомобиля и вонзил пальцы в белёсую шевелюру.

Когда я подоспел, он уже крепко держал Дуняшку за локоть и причитал:

– Ну что ж такое! Что ж такое!

И другой рукой оглаживал скулу своего авто. На скуле – пониже фары, вдоль бампера – тянулась неглубокая царапина.

– Пусти! – кричала Дуняшка, вырываясь.

Первым делом я ударил его по локтю, – Дуняшка освободилась, но ролики предали её, она едва не рухнула лицом на асфальт.

– Руки убрал!

– Какие руки? – заныл любитель Турции. – Какие руки? Она мне машину убила!

– Я нечаянно! – крикнула Дуняшка и посмотрела на свои локти.

– Повредилась? – спросил я.

– Нет.

– Я – повредился! – объявил любитель Турции. – Я повредился! Вот, гляди! Видишь – повреждение!

И показал мне на бампер.

Беглый осмотр показал: ребёнок никак не пострадал, но при столкновении ударился запястьем, и железная пуговица на рукаве курточки процарапала крашеный пластик бампера.

– Не трогай мою дочь, – сказал я.

– А платить кто будет? – возразил любитель Турции, краснея.

– Не трогай – моего – ребёнка!

Я его уже ненавидел.

В одно мгновение поймал взглядом: плохие зубы, прыщи на шее, пологий рыхлый живот, неверно застёгнутая ширинка на брючатах, дрожащие от обиды щёки.

Он ткнул пальцем в Евдокию:

– Твой ребёнок мою машину поцарапал.

Я схватил его за палец и вывернул. Он вскрикнул.

Ещё четверть усилия – и я бы сломал ему палец.

Ещё половина усилия – и я бы не только сломал: оторвал.

Но сдержался.

Может, ангел слетел, подул мне в горячий затылок. Был кратчайший миг, сотая доля секунды, когда я уже готов был разорвать любителя Турции, пальцы – направо, голову – налево, просто за то, что он схватил мою дочь за локоть, только за это.

Дуняшка не испугалась, была лишь слегка обескуражена. Если бы въехала в забор или столб – отряхнулась бы и полетела дальше, столь же счастливая.

– Папа, это я виновата.

– Вот! – крикнул любитель Турции. – Подтверждает! Сами же видите, царапина!

Ангел продолжал реять за моей спиной и охлаждать загривок.

– Вон там, – сказал я Дуняшке, – на лавке, мой пиджак и мой телефон. Сгоняй, привези.

– Хорошо! – кивнула Дуняшка и умчалась, рада была помочь, а заодно и сбежать с места преступления.

Я присел перед нижней челюстью автомобиля.

– Краску содрала, – сказал любитель Турции. – И вообще, тут проезжая часть, тут детям нельзя, тут люди на машинах ездиют. По идее, я могу и полицию вызвать. Сами подумайте, я к себе домой приезжаю, а тут кто на велосипеде, кто на роликах. Вы уж объясните своей дочке, чтоб каталась по пешеходным дорожкам.

– Конечно, – сказал я. – Сколько это стоит?

– Одну деталь покрасить – пять тысяч рублей.

Дуняшка привезла мой пиджак, держа его в вытянутой руке; я выдал обиженному требуемую сумму. Пиджак натянул на плечи. Обиженный пробормотал что-то примирительно-нечленораздельное. Дуняшка глядела виновато – я ей подмигнул, она просияла и умчалась: возможно, чтоб протаранить и поцарапать ещё один чужой автомобиль или несколько; да хоть весь мир.

Отойдя подальше, я торопливо перекрестился.

Гнев схлынул, остался гадкий привкус, как будто упал лицом в лужу. Денег было не жалко, себя тоже не жалко, и особенно не жалко пострадавшего автовладельца в красной хламиде.

Постоял у входа в подъезд, подождал дочь – но она усвистала куда-то совсем далеко.

Подумал: надо будет обрезать пуговицы с её куртки.

К реальности меня вернуло входящее сообщение: “Заказанный вами массив лиственницы будет отправлен автотранспортом, сообщите точный адрес доставки”.

Деревянный народ никогда не останавливается, – подумал я. Пора браться за работу.

В тот же день, пока было время, съездили на родину, прошлись по деревне. Дачный сезон стартовал. Самые нетерпеливые отцы семейств уже расконсервировали дома́ и перевезли домочадцев. Бегали дети и болонки, и те, и другие – совершенно городского вида, ошалевшие от свободы и чистого воздуха. Яркие дорогие джипы рядом с чёрными древними избами выглядели нелепо, как новогодние игрушки на засохшей бурой ёлке. Где-то стучал топор, и этот стук делал меня реальным. Говорят же, что ездовые собаки по-настоящему живут, только когда бегут со всех ног, стянутые ремнями упряжки.