Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Пахан не поверил, конечно. Ткнул пальцем в изделие, освещённое фиолетовым сиянием.

– Ты один это делаешь? Или кто-то помогает? Кто-то из моих работяг? Я должен знать.

– Никто не помогает.

– Хочешь сказать, ты в одиночку за четыре дня сделал это чудище?

– Какое же это чудище? – Я перекрестился. – Не греши, командир. Это образ архиепископа Николая Мирликийского. У православных он известен как святой Николай-угодник. Покровитель путешественников и заключённых.

Пахан заинтересованно поднял брови.

– Покровитель заключённых? – спросил он. – А так бывает?

– Конечно.

– То есть, если человек украл или ограбил, и его посадили – у него появляется покровитель?

– Да, – ответил я, показывая на статую. – Вот он. И что любопытно – Николай-угодник одновременно и покровитель детей. Католический Санта-Клаус – это он и есть.

– Дед Мороз?

– Нет. Дед Мороз у русских – отдельный парень. Мифологический персонаж. Но имеет некоторые черты христианского святого.

– Что-то как-то всё запутано, – сказал Пахан. – Теперь, когда я буду детям заказывать Деда Мороза на Новый год, – вспомню, что он ещё и главный святой для зэков! Но учти, Антип, если ты меня подставишь – я тебя покрывать не буду. Я, конечно, крещёный… Веру уважаю… И тебя – тоже, хоть ты и мутный на всю голову…

Он пнул носком ботинка лежащие на полу провода. Один из софитов – освещавший фигуру со спины – заморгал и погас. Я промолчал.

Пахан приказал:

– Завтра с утра – чтоб этого тут не было.

– Добро, – ответил я. – Мне осталось часов шесть. Немного подшаманю – и всё.

– Подшаманишь? – переспросил Пахан, и нехорошо осклабился. – Так ведь ты и есть шаман. Я тебя двадцать лет знаю, а только сейчас понял. Это всё шаманская замутка! Надеюсь, ты не наложил на меня проклятие?

– Ты чего, начальник? Какое проклятие? Ты меня кормишь, ты мне работу дал!

– А может, не работу? – спросил Пахан. – Может – прикрытие? Может, ты – такой прошаренный, что все эти годы меня обманывал?

Я увидел в его взгляде страх и непонимание, которое тоже наполовину – страх.

– А ты сам-то в это веришь?

Он не ответил.

Лампы гудели. Пахан шумно сопел.

Он долго стоял, не шевелясь, не глядя на меня, о чём-то размышляя, а я, уважая его раздумья, тоже молчал и не двигался. Читарь рассказывал, что в самых разных религиях есть одна и та же духовная практика: совместное н е м о т- с т в о в а н и е, не молитва и не медитация – просто коллективная безмолвная неподвижность, когда несколько человек – иногда десятки – стоят или сидят, создавая единое поле покоя, и такие н е м о т с т в о в а н и я могут продолжаться несколько суток, и очень сближают всех участвующих. Так и мы с Паханом молчали, и когда он, наконец, вздохнул и переступил ноги на ногу, я почувствовал, что сближение произошло: он понял, кто я такой, – а я понял, что он понял.

Чтобы закончить дело, мне пришлось остаться в цеху на ночь: лампы надо было время от времени передвигать, чтобы поверхность скульптуры выгорала равномерно. Утром загнал машину на территорию, подкатил к воротам, позвал грузчиков. Когда поднимали – едва не уронили, и я изругал обоих. Чего ты рычишь, как зверь, угрюмо попенял мне один. Рычу, потому что озверел, ответил я, а что, по мне не видать? За километр видать, сказал второй.

Впрочем, деньги взяли, ушли довольные.

Деньги я совсем перестал экономить. В тот день, когда увёз Читаря из Можайска, на мой счёт поступило несколько крупных сумм, от незнакомого мне человека, но с формулировкой “перевод близкому родственнику” – то была, как я догадался, обещанная компенсация. Я мог бы в любой момент заняться расчисткой пожарища и возведением нового дома – но почему-то вовсе не хотел об этом думать. Слишком много всего навалилось: внезапное отцовство, близкая и неминуемая смерть друга, предполагаемая война с Марой, и раскол в деревянном народе, и, наконец, Гера Ворошилова – о ней вспоминал каждый день, воображал разговоры с нею, споры, откровения; мечтал, как однажды она появится, позовёт – и скажет, что я прощён. Не верилось, что ещё полгода назад я не знал никаких забот, и дни мои были безмятежны и похожи один на другой, и наполнены трудом – однообразным, однако и счастливым. Как будто я жил на необитаемом острове, сосредоточенный только на самом себе, обмотанный шкурами Робинзон. И – приплыл корабль, и вывез меня во внешний мир, разноцветный, сложный, грохочущий; сначала я был рад спасению, но затем затосковал по старым временам.

Двести девяносто девять лет покоя. Осмысленной терпеливой работы. И вдруг – всё взорвано и перевёрнуто. Может, Невма перестала меня хранить? Или, наоборот, любовь Создателя ко мне стала так велика, что он посылает мне испытание, дабы проверить мою истинную крепость? А я, увы, его испытания не прошёл?

Нет во мне крепости, не выдержал проверки.

Теперь еду, вращаю баранку. На город упал туман, такие сырые туманы у нас в начале мая обычны; против тумана у меня есть фары, пылающие янтарно-жёлтым, лампадным светом. Вглядываюсь в молочное пространство, снизил скорость, осторожничаю. В кузове лежит, укрытая брезентом, деревянная сущность, со светской и обывательской точки зрения – фальшивая, с духовной – настоящая, с любовью и тщанием выделанная умелыми руками из столетней колоды. Совесть чиста; всё, что сделано, – сделано по приказу и благословению архипастыря.

В Криулино ничего не изменилось. Только кеды Дуняшки, оставленные при входе, обросли новым слоем грязи.

Судя по всему, отлучение от интернета прошло безболезненно.

В доме застал разгар теологической дискуссии: Читарь стоял у распахнутого книжного шкафа, Дуняшка, сидя на табурете у стола, держала в руках лохматую инкунабулу, пальцем отбрасывала со лба волосы и горячилась.

На меня они не обратили внимания.

– Не понимаю, – говорила Дуняшка, – почему Святой Дух на иврите – женского рода, и на греческом – женского рода, но на русском – мужского? Что за дискриминация? Если по смыслу – это любовь отца к сыну? Женского рода?

– Так уж вышло, – дипломатично отвечал Читарь. – В России – как в церкви: есть два знания, одно явное, другое тайное. Россия управляется женским началом, но это знание есть тайное. Чтоб его скрыть, Святой Дух поименован по-мужски, хотя на самом деле он есть женская стихия. Женщина умнее и хитрее. Мужчина свою власть декларирует – а женщина реализует тайно, негласно, и поскольку тайная власть крепче явной, то и женская власть крепче мужской.

– Всё равно обидно, – твердила Дуняшка, – в Новом Завете везде одни мужики!

– Не так, – возражал Читарь. – Рядом с Христом всегда две женщины, одна – Богородица, другая – Магдалина, первая свидетельница его воскрешения. “Христос воскрес” – слова, впервые произнесённые женщиной. Без них нет Завета. Нет Христа без его Матери, как нет мужчины без женщины, и везде, где мы ищем мужчину, – находим женщину. Везде, где мы ищем веру, – находим любовь. Так в России, а как у других народов – я знаю лишь смутно. Возможно, там есть свои секреты и свои тайны.