Александр Костенко - Колье Барбары

У тёмного, красноватого цвета, мокрого дувала, привалившись к его шершавой поверхности спиной и обессиленно уронив голову на сложенные на коленях руки, на корточках сидела девушка. Её фигура в густых сумерках, быстро опускающихся на кишлак, казалась призрачной и выделялась на фоне стены лишь белёсым размытым пятном. От мокрых, растрёпанных и свисающих до самой земли волос поднимался белый пар. Только подойдя ближе, Волочий увидел, что девушка полностью раздета, и в этой бесстыдности, с которой она будто присела по малой нужде, широко раздвинув исцарапанные и измазанные в рыжей глине белые голые ноги, совершенно не стесняясь присутствия незнакомых мужчин, читалось полное безразличие к окружающей её действительности. Волочий сделал ещё шаг и почувствовал, что сердце его через мгновение разорвётся на части. Он не поверил своим глазам. В сидящей перед ним девушке он внезапно узнал свою Наташу. Подполковник неимоверным усилием воли взял себя в руки. Обернулся. Керим стоял на прежнем месте и продолжал разговаривать с солдатами. Волочий подошёл к Наташе вплотную и осторожно дотронулся до мокрых волос девушки. Наташа медленно подняла голову и посмотрела на него. В её потухших глазах застыло полное равнодушие, которое постепенно таяло и, наконец, на родном и милом ему лице со следами жестоких побоев появилось огромное удивление. А через секунду он увидел, что в этих тёмных от перенесённых страданий глазах уже плещется целое море любви и мольбы о помощи. И у подполковника снова невыносимо защемило сердце. Он торопливо стащил с себя тёплую камуфлированную куртку и накинул её на вздрагивающие от холода плечи девушки.

— Егор? — еле слышно прошептала Наташа разбитыми в кровь и опухшими губами.

— Ничего не говори. Я приехал за тобой. Теперь всё будет хорошо, — тихо и быстро проговорил Волочий и повернулся к подошедшему Кериму:

— Керим, я хочу забрать эту женщину с собой. Ты сам видишь, сейчас с ней бесполезно говорить.

— Это невозможно. Эта женщина принадлежит мужчинам кишлака. Они дали нам для допроса всего десять минут, после чего её заберут.

— Керим, если русских интересовал наш караван, то, потеряв одну группу, они обязательно пошлют другую. Я должен знать об их планах всё. Понимаешь? На кону стоит слишком многое. Попробуй договориться со старейшинами. Скажи им, что я хорошо заплачу.

— Хорошо. Я попробую. Сколько ты готов заплатить за неё?

— Сто тысяч долларов, — торопливо проговорил Волочий, — пойми, мы можем потерять в сотни раз больше.

— Постой тут. Я сейчас. — сказал Керим и исчез в темноте…

За окном падал густой снег. Большие белоснежные хлопья кружились в воздухе, исполняя свой извечный загадочный танец, и все время норовили залететь в приоткрытое окно палаты. Я лежала, бездумно глядя на то, как самые смелые снежинки садились на подоконник и мгновенно таяли, превращаясь в маленькие прозрачные капельки холодной воды. На душе было тяжело и муторно. Наверное, — думала я, — это от того, что, валяясь в госпитале уже вторую неделю, и несмотря на всевозможные успокоительные пилюли, мне так и не удалось ни разу выспаться по-человечески. Стоило закрыть глаза, и память сразу переносила меня за тысячи километров в Афганистан, в развалины старой крепости, где мы приняли свой последний бой. И снова передо мной, в дыму разрывов, поднявшийся в полный рост Пустой и его последний шаг со стены. И падение. Нет, наверное, всё же не падение, а полёт. Очень долгий, длиною в целую ночь, полёт подполковника в вечность. Его нелепо ломающаяся в воздухе, изрешечённая пулями фигура каждую ночь в моих снах летела вниз со стены разрушенной средневековой крепости мучительно долго, как бы заставляя меня запомнить каждый штрих, каждую чёрточку его израненного тела. Все до самых мельчайших подробностей. Но зачем он так мучает меня? Я и так помню всё. И каждую ночь всё равно вижу этот один и тот же страшный сон. Наконец, я заставила себя встать. Подошла к окну и закурила. Странно, почему во сне ко мне приходит именно Пустой? Может, я в чем-то очень сильно виновата перед ним? Но в чём? Почему мне ни разу не приснились ужасы афганского плена? Эта дикая воющая в предвкушении наслаждения толпа разъярённых грязных душманов, срывающих с меня одежду? Почему я не содрогаюсь от воспоминаний о том, как меня вывели на пустырь за кишлаком, где криво торчал из песка высокий и толстый деревянный кол, уже пропитанный до черноты чей-то чужой кровью и облепленный со всех сторон жирными зелёными мухами? А ведь на этом колу я должна была медленно и мучительно умирать несколько часов, корчась от невыносимой, просто нечеловеческой боли? Может, потому, что внутренне я была готова вынести всё это? И почему, наконец, мне никогда не снится Егор, мой спаситель и единственная любовь, опора и надежда всей моей никчёмной жизни? Не знаю. Я затушила сигарету и, запахнув поплотнее халат, повернулась к двери. Кто-то деликатно постучался в палату. Это точно не врач и не медсестра. Те после первого негромкого стука, а то и без него, сразу входят в палату, как к себе домой. А сейчас дверь всё ещё оставалась закрытой, там ждали разрешения войти. Честно говоря, сейчас мне видеть никого не хотелось, но я всё-таки собралась с силами и негромко сказала:

— Войдите.

Осторожно и бесшумно приоткрыв дверь, в палате возник генерал. В ослепительно белом, до хруста накрахмаленном халате, накинутом поверх парадного мундира и с огромным букетом цветов в руках. И широкой добродушной улыбкой на лице.

— Уж не свататься ли он ко мне заявился в таком виде, — мелькнула у меня совершенно шальная мысль.

— Привет, Наташа, — нерешительно поздоровался со мной начальник и виновато кивнул на цветы, — куда можно поставить?

— Здрасьте, — односложно и, возможно, не совсем вежливо, буркнула я и, взяв букет в руки, вышла в санузел, чтобы налить в трёхлитровую стеклянную банку воды. Водрузив импровизированную вазу с цветами на стол, я протянула начальнику руку.

— Ну ты как тут? — Ответил он на моё рукопожатие.

— Нормально, — пожала я плечами. — Жива вроде. Хотя ещё несколько дней назад врачи были в этом совершенно не уверены. Да и я тоже. А сейчас, как видите, прогресс налицо. Какие новости в отделе?

— Ну раз ты говоришь, что чувствуешь себя хорошо, то можно и новости сообщить, — издалека начал генерал.

— Да уж. После последних событий меня трудновато будет чем-либо удивить, — улыбнулась я, — так что давайте не стесняйтесь. Выкладывайте.

— И всё-таки я попробую, — генерал открыл портфель и протянул мне алого цвета кожаную папку, — думаю, это должно несколько поспособствовать твоему скорейшему выздоровлению.