Олег Петрович-Белкин - Настоат

Какие прекрасные речи вы произносили! «Пленительный свет мысли», Sapere aude [99] Осмелься быть мудрым (лат.). Квинт Гораций Флакк. Послания. I, 2, 41. Пер. Н.С. Гинцбурга. Возможен и другой перевод: «Дерзай знать!» , рациональный взгляд на окружающую реальность! В том споре с Энлиллем вы были правы – вера всегда проигрывает разуму, суеверия – трезвости и рассудку. Да только что же вы отступили от собственных принципов? Почему пошли на поводу у кошмаров, эмоций, страхов, переживаний? Вы предали все, о чем говорили – вот и не удивляйтесь, что лежите теперь здесь, в луже собственной и чужой крови. Закономерно и законосообразно!

Со всей силы сжимаю пальцы в кулак. Печаль, досада, чувство вины, подобно едкой, гнилой кислоте, обжигают, испепеляя меня изнутри.

– Видимо, я и есть Настоат – смерть, Танатос. Проклятая анаграмма!

Ламассу с размаху бьет меня лапой.

– Чушь! Прекратите! Смертью вас нарекли другие – а вы и уши развесили… Возомнили себя Бог знает кем, руки себе отрастили, даже на скелет стали похожи! Забыли, что Настоат – не настоящее имя. Оно придумано Городом и Йакиаком. Так какого черта вы подчиняетесь? Следуйте своей сущности – она намного лучезарнее и добрее, а на шепот дураков не обращайте внимания.

– Кто же я на самом деле? Как мое имя?

– Понятия не имею! Да и неважно – вы могли стать, кем угодно, но почему-то избрали для себя роль Настоата. Глупо!

Слезы текут по щекам. Каким я был идиотом!

– Хозяин, не плачьте! – Ламассу успокаивающе лижет мне руку. Только что бил, теперь – целует. – Не стоит посыпать голову пеплом! Вы не безнадежны! Вон, Йакиак не сумел устоять перед искушением, Дункан тоже. Оба совершили убийство. А вы – нет: остановились у незримой, запретной черты, сохранили в душе свет, проявили характер. Именно поэтому вы – мой подопечный.

Вдали гремит гром. Пора подниматься.

– Последний вопрос, Ламассу! Скажи, кто ты? И почему не рассказал всего этого раньше?

Пес стягивает с меня шинель, намекая, что время уже на исходе.

– Знаете, есть поговорка: «желающего судьба ведет, нежелающего – тащит». Так вот, это апокриф – нелепая, смешная и, более того, пагубная, вводящая во искушение ахинея! Мол, положись на Рок, Провидение, Промысел Божий, сними с себя ответственность – и все будет в порядке! Поймите, я никого никуда не тащу и ни к чему не принуждаю. Вы – абсолютно свободны. Поэтому и не раскрываю заранее карты. Могу посоветовать, подсказать, дать пищу для размышлений, но напрямую вмешиваться, направлять жизнь по иному пути, разрывать петли – нет уж, увольте! И не просите.

А кто я такой – наверное, вы уже догадались. Я многолик – ответ зависит от точки зрения, перспективы. Если вы – человек, то я – четвероногий друг, преданная собака, говорящая загадками и каламбурами. Если вы – жертва или преступник, то я – ваш ангел-хранитель. Но коли уж вы пошли дальше и возомнили себя Смертью и Настоатом, то я – Цербер, пускай и не страшный, и отнюдь не трехглавый.

Но если вознестись над частностями, суесловием, пустыми фразами, определениями и трактовками, ограничивающими мою сущность, то проще сказать, чем я не являюсь. Апофатический принцип. Я – Ламассу, Непостижимое, Неизъяснимое и Безначальное, Этернитас, Всеединство, Ананке. Я – все, что вас окружает. Сама ткань бытия. И на этом – довольно!

– Я понял тебя, друг! Жаль, что не удастся удержать твои слова в памяти…

Пес улыбается и кивает.

– Что ж, еще один стимул вочеловечиться, вернуться на путь света… Дерзайте! А я всегда буду рядом.

– Спасибо! Вперед, Ламассу, нас ждут новые – или давно забытые старые – приключения. Вдохни в меня жизнь, чтобы я мог подняться и дотянуть до Больницы.

– Конечно! Все ради вас, Хозяин!

Склонившись надо мной, глядя прямо в глаза, он вновь обращается в Нечто. Пеленает прохладным, свежим туманом, омывает теплой водой, укрывает крыльями из лунного света. Я чувствую, как в тело мое возвращаются силы, а в душу – пение птиц и долгожданное, счастливое лето.

В путь! Я почти умер, но воскрес к новой жизни.

Letum non omnia finit [100] «Смертью все не кончается» (лат.). .

Помните начало четвертой главы, Via ad Sancta Sanctorum ? Нет? Тогда я напомню:

«Пройдет много дней, и доктор Энлилль, стоя у окна в ожидании казни, припомнит тот далекий вечер, когда один из его пациентов прошел всю Больницу, чтобы оказаться у него на приеме. Слыша за спиной шаги приближающегося нечто, ощущая холодное дыхание ста лет одиночества, доктор пожалеет обо всем, что случилось до и случится еще после».

Тем пациентом был я, Настоат. Называю себя так лишь для удобства, ибо после разговора с Ламассу я планирую от сего опостылевшего имени раз и навсегда отказаться. Впрочем, сейчас не об этом. Думаю, пришло время рассказать о последнем дне доктора. О том, что за казнь его ожидает.

Как и Деменцио, писать от имени Энлилля я не решаюсь. К тому же, не в том я сейчас состоянии – с пробитым черепом браться за рукопись не очень приятно. Поэтому, пока окончательно не потерял память, постараюсь устно и дословно, без изменений и искажений, словно священный текст, передать тебе рассказ Ламассу. Он стоит неизмеримо выше всех нас, в том числе Доктора, а посему вжиться в роль Энлилля ему не трудно и вполне позволительно.

Читатель, будь добр, донеси эти слова до Деменцио. Книга должна быть завершена – иначе не видать мне покоя. Так же, как и остальным героям романа. Это своего рода психотерапия – надо выговориться, открыть душу нараспашку, обнажить свои помыслы, стать уязвимым. Ибо в осознании собственной уязвимости и кроется величайшая сила.

Что же, вперед! Последняя глава. Место действия – конечно, Больница; Аработ – один из ее прекрасных, величественных залов. Герои – Энлилль, Ламассу и… Хотя нет, постой, давай по порядку. Пусть это будет сюрпризом!

Готов? Тогда начинаем! Слово Великому Архитектору!

Все кончено, я это знаю. Чувствую, вижу внутренним зрением. Произошло непоправимое: Иненна, Курфюрст, Лисаветт, Йакиак – все мертвы. Океаны пролитой крови, как и было предсказано. Варфоломеева ночь. Уже вторая. Первая свершилась тогда, когда я потерял Сына.

И пусть убийцей оказался не Настоат, это ничего не меняет. Я его не уберег – как и Ноэля, как и весь Город. Ведь мог сделать больше! Приложить усилия, просить, умолять; в конце концов, не пустить силой. Но нет – я отстранился, заперся здесь, в Больнице, будто монах или отшельник. Вся тяжесть греха падет на меня – в какой-то степени я соучастник. Молчание и непротивление порой хуже самого преступления.

Что теперь? Как? Куда? Покончить жизнь самоубийством? Да, пожалуй! Вечная, присносущая пустота – это действительно выход. Но я слишком труслив… Не смогу, не сумею.