Олег Петрович-Белкин - Настоат

Лишь одно меня удивляет – голос, который произнес два этих мучительных слова. Он кажется мне до боли знакомым, колет, пробуждая смутные воспоминания, бередит до сих пор не зажившие раны. Это не Асклепий, не Парацельс, и не Гален, говорящий звучным, оглушительным басом – не зря же он раньше работал целителем гладиаторов где-то на Юге. И уж точно голос не принадлежит Ламассу или Клаваретту.

Тогда кто у меня за спиной? Кто тот гонец, что пришел со скорбной, дурной вестью? На всех других – санитаров, докторов; наконец, полицмейстеров и спецслужбистов, осуществляющих надзор за Больницей («как бы чего не вышло») – это никак не похоже.

Боюсь повернуться. Позади – нечто немыслимое.

– Ты меня слышишь? Почему не отвечаешь? У нас пациент! Нужна твоя помощь.

Обращается на «ты»… Господи, какой мелодичный, пронзительный голос! Новая лавина воспоминаний обрушивается на меня, заставляя содрогаться всем телом. Неужели это ОН? Сверхъестественно, неописуемо, невообразимо…

Последний раз взглянув на тысячелетний дуб, раскинувший кроны прямо за больничной оградой, я, наконец, решаюсь. Когда-то он помог Деменцио, теперь, надеюсь, поможет и мне. Собрав волю в кулак, глубоко вздохнув, больно прикусив губу, чтобы не заплакать или не упасть в обморок, я резко оборачиваюсь – и тут же, несмотря на все усилия, ноги подкашиваются. Я плашмя падаю на пол.

ОН (это действительно ОН!) подбегает ко мне, обхватывает за плечи, обнимает, помогает сесть, опершись на руку, приподнять голову. Тихо, взволнованно шепчет:

– Папа… Папа! Что с тобой? Тебе плохо?

Ноэль… Сын мой… Живой, целый! Повзрослевший, возмужавший… Такой красивый!

– Как?.. Как ты здесь оказался?

Он сует мне вату под нос, проверяет зрачки, пульс на шее. Резкий запах нашатырного спирта приводит меня в чувство.

– 90 ударов в минуту. Сердцебиение учащенное. Отдышись, отдохни! Сейчас попрошу Асклепия перенести тебя на кровать… Нет, нет, не вставай! Надо поспать! Ты изможден. Давление, очевидно, высокое…

– Ноэль! Сынок! Ты меня слышишь? Ответь, скажи, как ты здесь оказался?

– Неврологические симптомы… Потеря памяти. Надо срочно обследовать! – Поправляя длинные волосы, кутаясь в ризу, хитон, Ноэль встревоженно оглядывается по сторонам. – Ма́ттеус, Асклепий! Скорее носилки! Отцу плохо. – И, вновь обращаясь ко мне, успокаивает, пытаясь расстелить одеяло. – Вот! Ложись сюда, пока бегут санитары. Не хватало еще простудиться…

– Ответь! Откуда ты?

– Я всегда был здесь, папа! Рядом с тобой. С тех пор, как мы оставили Архитектуру и основали Больницу. Не беда, память скоро вернется!

Боже! Как такое возможно? Суетливо перебираю воспоминания, пытаясь привести их в порядок… Тщетно! Ничто не стыкуется, не согласуется, все элементы противоречат друг другу…

А Настоат? Что случится, когда он прибудет в Больницу? Все исчезнет? Прежняя петля времени поглотит меня, и я вновь потеряю любимого Сына? Нет, пожалуйста, только не это!

– Пациент… – с трудом, словно не своим голосом, произношу я. – Что с ним?

– Отец, перестань! Я справлюсь! Тебе не о пациентах, а о собственном здоровье беспокоиться надо!

– Черепно-мозговая травма? – хриплю я.

Ноэль непонимающе озирается.

– У кого? У тебя? Нет, просто обморок. Ни единой кровинки. Отдохнешь, придешь в чувство – и вновь будешь здоров, как буйвол.

– У пациента…

Сын улыбается. Кажется, вот-вот рассмеется.

– Папа, ты что? У нас в Городе отродясь таких травм не бывало. Сообщили, что возле моста Двенадцати…

– Пороков?

– Каких пороков? Добродетелей! Возле моста Двенадцати Добродетелей дама выгуливала собачку… Помнишь, где прекрасный, живописный парк – медные статуи, Парфенон, устье реки, впадающей в жемчужное море…

– Да, да, конечно… – с замиранием сердца шепчу я. – И что там? Обнаружили тело?

Глаза Ноэля расширяются от изумления.

– Да какое тело, Отец? Ты несешь ахинею!

– Так что у Моста?

– Да ничего! Дама с собачкой, говорю же, гуляла. Шпиц или что-то вроде того. Пес дернулся, почуял кролика или кошку. Поводок резко натянулся, собачка споткнулась и повредила палец. Мизинец на правой передней лапе. Сейчас ее везут к нам – вроде не перелом, а лишь растяжение.

– Даму?

– Собачку! Хозяйка осталась дома, заберет шпица позже.

Это какое-то царство абсурда! Не понимаю, что происходит… Где Настоат? Откуда кошки, мост Двенадцати Добродетелей? Как здесь, в Больнице, оказался кардинал Ма́ттеус, некогда бывший учеником Ноэля? Сие попросту не укладывается у меня в голове!

– Здравствуйте! – внезапно оглушает меня громовой голос. – Сказал бы bonsoir [101] Добрый вечер (фр.). , но уже утро.

Матерь Божья… Ламассу! Вернулся…

– Простите, уважаемые доктора, что заставил вас ждать. Я прибыл сюда подлечиться. Пальчик, мизинчик сурово поранили… Зацепился о корешок при виде бездомной кошки. Боль дичайшая, нестерпимая! Единственное, вы с породой ошиблись – как видите, я не шпиц. Я покрупнее.

Я смотрю на Ламассу и трепещу. Внутренне содрогаюсь. Не знаю, чего от него ожидать – поощрения или кары…

Ноэль поднимается во весь рост, с улыбкой склоняется над собакой.

– Да, конечно, сейчас осмотрю! Доктор Энлилль несколько приболел, плохо себя чувствует. Поэтому консультацию проведу я.

Ламассу манерно мнется, переступая с лапы на лапу, играет смущение. Актер – ничего не скажешь!

– Достопочтенный Майтреа! Простите, но мое здоровье – не игрушка. Все кости, суставы, связочки должны быть целы-целехоньки! Я хотел бы поговорить с лучшим из лучших, самым искусным в своем деле – мастером, гением, Энлиллем. Буквально секунду, мгновение! Главное – наедине, t ê te à t ê te . Уверяю, я никоим образом не ухудшу его самочувствие! Обещаю!

Мне просто задать пару вопросов! По гигиене, уходу за пальцем – в том числе крайне щепетильных и деликатных. Так сказать, интимного характера. А потом – я полностью к вашим услугам. Можете собирать консилиум – дело-то непростое! Сложный клинический случай. Ноэль, пожалуйста, оставьте нас ненадолго с Энлиллем!

Майтреа, отводя глаза и вздыхая, нехотя соглашается:

– Хорошо! Но не более пары минут!

Ламассу кланяется.

– Благодарю вас, о великодушнейший из эскулапов! – И, подмигивая мне, многозначительно усмехается. – Все будет быстро! Глубокоуважаемый Энлилль, как никто другой, знает, что я прекрасно умею контролировать время!

О да! И в этом как раз – самая большая проблема…

И вновь мы вдвоем. Майтреа – как ни бывало: он где-то там, в приемных покоях Больницы.

Я с ужасом жду приговора.

Ламассу стирает с лица (язык не поворачивается сказать – «морды») вежливую, подобострастную улыбку и спустя мгновение становится прежним. Страшным, непознаваемым.