Оскар Мюриэл - Темные искусства

Я встал и уже собирался уйти, но Макгрей усадил меня обратно.

— Ой, ну не дуйся ты, Перси. И, Катерина, мне больно это говорить, но вам и правда стоит прислушаться к нашему ранимому денди.

Мы с Катериной сидели молча, насупившись как дети, которым сделали выговор.

Я набрал воздух. Время утекало.

— Как, по-вашему, есть ли что-нибудь еще, — сказал я, — что нам следует узнать, прежде чем мы отправимся в суд? Что угодно? То, что вы нам до сих пор не сообщили?

Катерина поерзала.

— Нет.

— И ничто из того, что вы говорили или делали, не сможет вызвать подозрений? — настаивал я. — Нам лучше быть наготове.

Она вперилась в меня немигающим взглядом, довольно неуклюже барабаня пальцами по столу, словно управлять их движениями без несуразно длинных ногтей ей было затруднительно.

— Нет, — в конце концов ответила она, но что-то в ее лукавых зеленых глазах выдало ее вопреки уверенности в голосе. Думаю, даже Макгрей понял, что она была с нами не полностью честна.

У шерифского суда был собственный зал заседаний; отдельное строение располагалось позади здания парламента за мостом Георга IV. Мы проехали мимо собора Святого Жиля с его почерневшим шпилем и, повернув за угол, увидели, что у ворот уже собралась небольшая толпа. Причем не только работяги и прачки, но и молодые особы куда более состоятельного вида, не нашедшие для себя занятия получше. Двое мальчишек быстро набивали карманы, торгуя газетами от прошлой недели — теми выпусками, что рассказывали о деле в мельчайших подробностях.

Те же мальчишки первыми поняли, кого мы привезли. Они завопили, указывая пальцами в нашу сторону, и к тому времени, как наш экипаж остановился, вокруг уже собрались зеваки, которые так плотно сбились у моей двери, что я не смог ее открыть. Макгрей пинком распахнул дверь с другой стороны кеба, тем самым свалив наземь с полдюжины людей.

Он и еще несколько полицейских помогли нам выбраться наружу и окружили Катерину плотным щитом, пока мы торопливо пробирались внутрь здания. Она предусмотрительно накрыла голову темной шалью — и не зря, поскольку парочка подлых ротозеев швырнула в нее какие-то гнилые овощи. У меня уши краснеют, когда я вспоминаю, что Девятипалый прокричал в их сторону.

Я пробрался сквозь давку и последним зашел внутрь, но обнаружил, что в холле столь же людно. Полицейские провели нас боковым коридором, закрытым для посетителей, и из него мы попали в небольшую комнату ожидания.

— Здесь мы с вами расстаемся, — сказал Макгрей заметно приунывшей Катерине. Женщина тяжело дышала и прижимала дрожащую руку к груди, другой пытаясь поправить шляпку. — Но мы будем в первом ряду. Все пройдет хорошо.

— Спасибо, Адольфус, — пробормотала она, сжав его ладонь. — Я знаю, ты сделаешь все, что в твоих силах.

Она взглянула на меня со смесью тревоги и глубокой печали. Мне хотелось как-нибудь ее утешить, но я не смог подобрать слов, поэтому просто кивнул ей и, развернувшись, зашагал в сторону зала суда.

Ни разу с тех самых пор, как я вел в Лондоне дело Милашки Мэри Браун, не доводилось мне видеть такого столпотворения. Деревянных скамей и вовсе не было видно — люди набились в зал как селедки в бочку. Скамья, отведенная для газетчиков, тоже была переполнена: репортеры лихорадочно набрасывали заметки и галдели с горячностью студентов. Все это походило на общественный бал: в дальних рядах я заметил даже тучного парня, который, не особенно скрываясь, торговал пирогами.

— Это что, слуга Катерины? — шепнул я Макгрею. Он только усмехнулся в ответ, и я покачал головой. — Что ж, если кого-то и ждет сегодня выгода…

— А вон Девятипалый Макгрей! — крикнул кто-то с галерки, за чем последовал взрыв хохота и улюлюканья.

— Нужный палец у меня на месте! — взревел тот, но гвалт от этого только усилился.

— Инспекторы! — услышал я голос с переднего ряда. Это был констебль Макнейр, который занял для нас два места.

— Где доктор Рид? — спросил я у него, как только мы сели. Из-за шума нам приходилось перекрикиваться.

— Все еще в морге, сэр. Сказал, что до конца слушания постарается принести вам хоть какой-то результат.

— Чего? Какого черта он там столько копается? — в кои-то веки Девятипалый разделял мое негодование.

— Имейте в виду, тут кое-кто присутствует, — предупредил Макнейр, оглядываясь назад. — Видите леди вон там? В большой черной шляпе со страусовыми перьями?

— Такую трудно не заметить, — сказал я. В бархатном платье, столь же вычурном, как и шляпа, она выделялась в толпе как откормленная ворона. Даже издалека ее исполненное брезгливости лицо показалось мне знакомым.

— Это мать миссис Гренвиль, — сообщил Макнейр. — Гертруда, или как там ее…

Все сразу стало на свои места: темные локоны, округлые щеки. Она выглядела более крупной, более злобной и постаревшей версией своей ныне покойной дочери, которую я осматривал в морге.

— Что она тут делает? — спросил Макгрей. Было похоже, что женщина действительно чувствовала себя неуютно, уверенная, что ей тут не место. Несмотря на то что многие благородные леди завели привычку посещать судебные заседания, дабы забавлять себя несчастьями посторонних, мало кто из них появлялся на слушаниях дел, которые касались их семей. В таких случаях подобало оставаться дома с нюхательными солями под рукой.

Она что-то шептала на ухо сидевшему рядом с ней мужчине. Этому типу, весьма худощавому, с кожей немилосердно бронзового оттенка и чрезвычайно хмурым лицом, на вид было около сорока лет. На все и на всех он взирал с воинственным видом, беспокойно теребя свой черный цилиндр. Одет он тоже был в траур.

— Парня, с которым она разговаривает, зовут Уолтер Фокс, — сказал Макнейр. — Он старший из выживших внуков.

— Потомок от первого брака бабушки Элис, — вспомнил я, и в этот момент Уолтер Фокс выразительно помахал кому-то в первых рядах.

— Кому это он там подмигивает? — спросил Макгрей.

— А, как раз так и я узнал, кто они, — сказал Макнейр. — Они искали назначенного на дело прокурора.

— Прокурора? — повторил я. — Так ведь дело еще не…

— Он уже здесь, — перебил Макнейр, указывая на крепкого мужчину, на вид лет сорока пяти, но уже совершенно лысого, чей череп сиял, как добросовестно начищенный ботинок. Он помахал в ответ — слишком драматично развел руками, едва не рассыпав охапки бумаг, которыми они были заняты.

Увидев его, Девятипалый побагровел и ощерился с такой яростью, что мастиф Маккензи в сравнении с ним показался бы нежным щеночком.

— Ты его знаешь? — спросил я.

Кулаки Макгрея сжимались и разжимались, словно он был готов придушить того прямо сейчас. Он даже не услышал мой вопрос.