Оскар Мюриэл - Темные искусства

Трудно сказать, сколько времени мы провели, изучая каждый снимок, в особенности тот, с устрашающей рукой.

По иронии, именно тишина заставила нас опомниться. Городские палаты опустели, и слышно было лишь, как изредка похрапывали собаки.

Не сводя глаз с карточек, Макгрей выпрямился.

— Иди домой, Фрей. С утра от тебя будет больше пользы, если ты выспишься.

Я отошел на пару шагов, все еще испытывая благоговейный ужас.

— Тебе бы тоже отдохнуть.

— Не, — сказал он, копаясь в ящике стола, из которого извлек увесистую лупу. — Мне надо все это хорошенько изучить…

Ничто не смогло бы сдвинуть его с этого места, вероятно, даже пожар в Городских палатах, так что там я его и оставил — согнувшегося над столом, уткнувшегося в фотографии.

Я прошел по пустым коридорам, шаги мои отдавались гулким эхом. Когда я вышел в морозную ночь, нервы все еще шалили — всякий раз, когда я моргал, в уличных тенях мне чудилась та жуткая длань.

В одном я был точно уверен — сегодня мне глаз не сомкнуть.

На следующий день все в Эдинбурге говорили только о суде.

Миссис Холт дала газетчикам язвительнейшие комментарии: в красках расписала свое жалкое обиталище, посетовала, что ее бедную малышку ждет голодная смерть, и пожаловалась, как бессердечно с ней обошелся инспектор полиции, чьего имени она не помнит, но у которого было девять пальцев. Заметку сопровождал рисунок, на котором она была изображена с младенцем на руках и выглядела, как горюющая Мадонна.

Газеты также объявили, что для полковника Гренвиля буду организованы военные похороны, которые состоятся в пятницу. Он и его жена будут погребены в семейном склепе при церкви Святого Кутберта, а остальные четверо будут захоронены на кладбище Грейндж, поближе к Морнингсайду. Однако тела всех усопших будут представлены во время грандиозной службы в соборе Святого Жиля, за которой последует траурная процессия. В последних строках газета призывала публику держаться от нее в стороне и проявить уважение к горю немногочисленных родственников погибших. Какая ирония, усмехнулся я. Эта заметка больше походила на прямое приглашение, созданное с одной лишь целью — еще больше раздразнить общественность.

Добравшись до Городских палат, я, как и ожидалось, встретил возле входа в здание небольшую толпу, которая взывала к правосудию для досточтимого полковника и требовала, чтобы мистеру Холту позволили вернуться к его дорогой жене.

Я опустил голову, постаравшись скрыть лицо шляпой, и пробрался внутрь незамеченным. И совершенно не удивился, обнаружив в кабинете Макгрея во вчерашней одежде, который все еще сидел над фотографиями с лупой.

— Уже утро, что ли? — спросил он, когда увидел меня в дверях. Я показал на слабый свет, который лился сквозь оконные решетки. — Ох, и правда!

Он задул масляную лампу на своем столе и потер глаза.

— Нашел что-нибудь? — спросил я его.

— Одну маленькую деталь, но она только сильнее меня запутала.

Он показал мне фотографию, которая предшествовала той самой, с темной рукой. На скатерти ближе к краю снимка лежало то, чего не было ни на одной из предыдущих карточек. Что-то вроде темного камушка.

— Это тот золотой самородок? — спросил я.

— Ага. Она его сняла. Теперь понятно, почему Холт «нашел его» на полу; скорее всего, его уронили во время суматохи, и он откатился к двери. Так что Холт не соврал.

Я нахмурился.

— Но зачем она это сделала? Если бы передо мной явилась искореженная рука, парящая в воздухе, то вряд ли я в этот момент стал бы думать о запонках.

— Дело не только в этом. Самородок был защитным амулетом. Это как если бы монашка увидела дьявола и решила выбросить свои четки.

— Еще одна чертова неувязочка, — вздохнул я. — Говоришь, больше ничего не нашел?

Он издал протяжный выдох.

— Ничего, и пора бы мне уже прекратить поиски. Все это сводит меня с ума.

Я взглянул на часы.

— Может, поедем и допросим уцелевших Шоу? Они последние из родственников, с кем мы еще не побеседовали.

— Ага, но сначала мне нужно позавтракать, умираю от голода. — Он свистнул псам, и те моментально вскочили, будто уже знали, что настало время подкрепиться.

Незаметно проскользнуть мимо любопытствующей толпы, будучи в компании Макгрея и его тартановых брюк, не вышло. К счастью, с нами был гигант Маккензи, который лаял и рычал, словно бес из ада, едва кто-нибудь приближался к нам с недобрыми намерениями. Некоторые выкрикивали в нашу сторону такие грубости и вульгарщину, что меня всего передергивало. И все же ни одно из тех слов не вызывало во мне такого отвращения, как вид Макгрея, пожирающего яичницу из шести яиц с колбасками и какую-то мясную гадость, которую он называл «запеканкой».

К нам, кокетничая, подошла Мэри, и, пока она накладывала Макгрею очередную порцию, я вспомнил слова Катерины, которые та пробормотала, прикоснувшись к вещам погибших.

«Я что-то слышу… Как будто она что-то шепчет. Одно и то же слово, снова и снова… Мэри… »

Я помотал головой. Мэри — очень распространенное имя, и эта девушка ни коим образом не могла быть причастна к делу.

Они с Макгреем весело поболтали, и, когда он закончил трапезу, мы отправились в Новый город.

Бертран всю жизнь прожил со своей матерью (чему мы совсем не удивились), как и его младший брат Харви. Они жили в доме на Олбани-стрит, и, должен признаться, я был весьма впечатлен, когда увидел его широкий и ухоженный фасад.

Впрочем, когда служанка впустила нас внутрь, стало понятно, что состояние их тоже было на исходе. В некоторых местах обои отходили от стен, на узорчатых коврах были заплатки, а лакированные перила лестницы затерлись в выступающих местах. С другой стороны, все вокруг было чистым и аккуратным; мебельная обивка, хоть и выцветшая, была в безупречном состоянии, а видавший виды фарфор гордо красовался в серванте. Казалось, будто перед лицом трудностей сами предметы держались за свое достоинство как за последнюю соломинку.

Нас попросили подождать в скромной гостиной, где для Бертрана был сооружен маленький памятный алтарь. Его довольно неприглядный портрет, перетянутый черной лентой, стоял на полочке над камином в окружении веточек хвои и белых лилий.

Меня вдруг осенило, что мы не видели ничего подобного во владениях у миссис Кобболд — ни в ее квартире на площади Сэнт-Эндрю, ни в летнем домике в Керколди. Я отбросил эту мысль, вспомнив, что она скрывала печальное известие от детей.

— Напомни, кем и кому они приходятся в семье, — попросил Макгрей.

— Бертран приходился внуком мистеру Шоу. Его отцом был Ричард, младший сын бабушки Элис.

— И он уже мертв, я так понимаю.

— Да.

— Значит, миссис Кобболд — единственный оставшийся в живых ребенок Элис?