Оскар Мюриэл - Темные искусства

К счастью, его ненависть к Шотландии была куда сильнее страха перед злонамеренными светскими сплетнями, и вскоре он собрался в дорогу.

Утром в день его отъезда я удалился в кабинет и попытался занять себя чтением, но это оказалось невыполнимой задачей. Отец выкрикивал указания грузчикам, которые выносили его багаж, и бедному Лейтону пришлось бегать то вверх, то вниз по лестнице, исполняя его запоздалые требования.

Когда переполох немного поутих, мистер Фрей-старший вошел ко мне, взбудораженный и укутанный в свое самое толстое и мохнатое пальто. Когда он сел напротив меня, к нам подошел Лейтон.

— По-твоему, я должен прыгнуть в поезд, не пригубив ни капли? — рявкнул отец. — Принеси мне бренди. Сейчас же ! И фляжку в дорогу.

Лейтон вернулся через минуту — с подносом, на котором стояли графин, два стакана и маленькая серебряная фляжка. Отец сгреб последнюю.

— О, ты просто совершеннейший идиот. Дорога занимает восемь проклятых часов! Думаешь, этого хватит?

— Сэр, я — я боюсь, у нас нет фляжки побо…

— Так почему же ты не бежишь со всех ног в лавку, пока мы тут беседуем? Мне через пятнадцать минут уезжать, безмозглый ты дурак!

Он все же спрятал фляжку в нагрудный карман, наблюдая, как Лейтон умчался прочь.

— Ах, люблю, когда они сбиваются с ног. Почти так же весело, как мучить Кэтрин. — Произнеся это, он подмигнул мне и наполнил оба стакана — и то, и другое было совершенно не в его манере.

Он откинулся назад, смакуя напиток, а я притворился, что читаю. Я видел, что он готовится произнести монолог, слушать который мне совсем не хотелось. Через некоторое время я поднял на него взгляд и обнаружил, что он смотрит в окно. Снаружи моросило, небо было тусклым и серым.

— Прости, Иэн, — сказал он. — Я подвел тебя.

Я захлопнул книгу и нетерпеливо вздохнул.

— Ты сделал, что мог. Дело было безнадежное.

Отец покачал головой.

— Когда-то безнадежные дела были моим коньком… Может, поэтому мне так и хотелось тебе помочь. Конечно, я жаждал сбежать из Лондона и от свадебного сумасшествия, но и помочь тебе я тоже хотел.

Я усмехнулся.

— Я твое новое безнадежное дело.

— Само собой разумеется! Такое чувство, будто ты все усилия приложил именно ради этого. Все эти бессмысленные поездки, все эти твои задания… Они никогда не принесут тебе богатства и вряд ли, ох как вряд ли принесут тебе славу. Более того, они только будут делать тебя все более и более несчастным, если станешь продолжать в том же духе. Если, конечно, тебя не ждет безвременная кончина, как того старого ящера Мориса.

— Отец, ты к чему-то клонишь?

— Мы с Лоуренсом вступили в адвокатскую палату ради денег и престижа. Элджи тоже охоч до оваций, он бы уже давно забросил музыку, не найми его тот тип Стокер в свой Лицей. Оливер — пфф ! Он просто прохлаждается и ест. Но ты, Иэн… — Ему пришлось сделать большой глоток, чтобы продолжить. — В тебе есть такой… отчаянный напор. Работа инспектора значит для тебя все. Всегда значила. Ты всегда отдаешь ей все свои силы, ты всегда бросаешься с головой во все эти глупые малозначимые дела, даже если ради этого тебе приходится рвать жилы и почти ничего не получать взамен — чего я не могу сказать ни о ком из твоих братьев. Или о себе. Хотел бы я знать, каково это — иметь такую жажду жизни. Иногда… — Ему понадобился еще глоток. — Иногда я тебе завидую.

Произнося это, он старался не встречаться со мной взглядом, и, должен признаться, мне было столь же не по себе, поэтому я тоже обратился к спиртному. Склонившись над подносом, я увидел свое отражение в полированном серебре — осоловелый, бледный, со слегка искривленным носом в том месте, где он однажды был сломан, — и когда я взял свой напиток, то заметил шрамы на руке, где она была обожжена… дважды.

Я горько улыбнулся.

— Ты видишь только романтичную сторону этой работы.

Отец забулькал, и вскоре эти звуки превратились в неудержимый хохот, слишком заразительный, чтобы к нему не присоединиться. Я ухмыльнулся, когда мы чокнулись стаканами, и выпил за свое бесславие.

— Я сочувствую тебе насчет дяди Мориса, — сказал отец. — Он был безответственным слабаком, но я знаю, как много он для тебя значил.

Я вздохнул, и по неведомой причине слова сами скатились у меня с языка:

— Мне все еще снится та ночь.

Отец молчал, и я уперся взглядом в золотистый бренди. Когда я поднял глаза, отец снова смотрел в окно — или, скорее, в никуда.

— Мне все еще снится твоя мать, — прошептал он. — Она открыла мой Великий парад.

— Твой что?

Отец улыбнулся.

— Никогда не слышал об этом от деда? Когда его старые друзья начали умирать, он назвал это Великим парадом. Говорил, что в нем не хочешь быть ни первым, ни последним.

Я ухмыльнулся, вспомнив чувство юмора моего покойного дедушки. Едкое, как кислота.

Отец вздохнул.

— О да, Сесилия умерла слишком рано. Я думал, у нас с ней еще много времени. Мы… — он покачал головой. — Я женился снова, но если бы только мог остаться с ней… — Он прикончил свой напиток и резко встал. — Не передавай эти слова Кэтрин. Если уж ей суждено об этом узнать, хочу, чтобы она услышала это от меня!

Мы оба от души расхохотались и чокнулись бокалами, кажется, в третий раз за всю жизнь.

Спустя мгновение мы услышали, что Лейтон вернулся из лавки, и увидели, как он заходит, весь взмокший.

— Какого черта так долго? — проорал отец, выхватывая у него новую фляжку по пути к выходу.

Прежде чем переступить порог, он замешкался, положив руку поверх кармана жилета и погладив свой круглый живот. Я видел, что ему хочется что-то сказать, но в итоге он лишь подмигнул мне и поспешил вниз, где продолжил выкрикивать приказы.

Я выглянул в окно и смотрел, как он залезает в груженый экипаж, все еще распекая бедного Лейтона. Он махнул мне тростью, возница хлестнул лошадей, и секунду спустя отец исчез за углом.

Тогда я в последний раз видел его живым.

Лето уже давно было позади, и впереди нас ждало лишь нарастающее уныние. Дни становились все короче и сумрачнее, листва засыхала, а влажность и холод только усиливались. Те вечера я проводил в гостиной наедине со своими кошмарами, страхами и печальными воспоминаниями.

От Макгрея вестей не было, и я развлекал себя разбором мелкой бумажной волокиты в кабинете, пока однажды днем ко мне не ворвалась миссис Холт.

— Вот вы где! — закричала она, придерживая на руках свое всхлипывающее дитя.

Следом за ней в кабинет вбежал Макнейр.

— Простите, сэр! Я не смог ее удержать!

— Мне нужно с вами поговорить, — взмолилась она, пока Макнейр пытался ее увести. — Мужу нужна ваша помощь!

Макнейр уже собирался унести ее, как в суде, но она стала пинаться, и малышка, которая еле держалась в руках у матери, заревела в голос.