Оскар Мюриэл - Темные искусства

— Думаю, пора подавать апелляцию, — сказал я. — отец составил ее текст перед отъездом.

Макгрей откинулся на спинку, но на меня так и не взглянул. Он уставился перед собой, поглаживая обрубок отсутствующего пальца.

— Он же говорил, что без новых улик апелляцию скорее всего отклонят, нет?

— Надо хотя бы попробовать, — вздохнул я. — Возможно, казнь позволят отложить, что даст нам чуть больше времени на расследование.

— Расследование чего?

И тут мне наконец представилась возможность в самых кратких выражениях рассказать ему о вчерашнем признании Холта — о гибелях, связанных с золотодобычей, о том, что самородок Леоноры был не талисманом, а сувениром в память о покойном отце и что Уолтер Фокс мог стать конечным бенефециаром в том случае, если бы все его ближайшие родственники умерли.

Пока я говорил, глаза у Макгрея открывались все шире и шире, и, когда я завершил рассказ, он встал и швырнул в меня кипу документов.

— И ты ничего мне вчера не сказал? С ума сошел?

— Я, черт тебя дери, пытался! Но ты был слишком занят, наводя на ребенка страх, какого он не позабудет до конца жизни.

Он уже надевал пальто.

— Ох, забудь. Пойдем, поможешь мне выбить правду из оранжевого ублюдка.

— Нет-нет-нет ! — завопил я. — Нам нельзя с ним встречаться, пока у нас не будет хоть каких-то улик против него.

— Ох, Перси, какого дьявола?

Я воздел ладони.

— Ты на грани отчаяния, и я тебя не виню. Но нам нужно соблюдать осторожность как раз потому, что времени у нас в обрез. Если мы прямо сейчас заявимся к Уолтеру Фоксу, то просто подарим ему шанс уничтожить улики или сбежать в свою любимую Африку.

Макгрей теребил пальто, как Джоан тогда свой фартук. Зарычав, он бросил его обратно на вешалку.

— Вот дерьмо, ненавижу, когда ты прав! И что же предлагает ваша светлость?

— Прямо сейчас мы подадим апелляцию — попробуем купить себе еще немного времени. И займемся поиском улик. У всей этой аферы с золотым прииском должно было остаться достаточно следов — документы о купле-продаже, таможенные декларации, акты о сделках.

Макгрей зарычал громче.

— Нам и не нужно восстанавливать всю цепь событий, — добавил я. — Только собрать достаточно доказательств, чтобы открыть против него дело.

— Допустим, ты прав, но нам же все равно надо будет узнать, как он это проделал.

Я криво улыбнулся.

— Не обязательно. Если мы правильно разыграем карты, возможно, он сам нам об этом поведает.

Мы без промедлений подали апелляцию, после чего нанесли Катерине краткий визит.

А она уже превратила свою камеру во второй дом. Рядом с нарами у нее теперь стоял маленький столик, усеянный незаконченными письмами, в которых я распознал прощальные записки. На столе также стояла ваза со свежими цветами, наполнявшими комнату мягким ароматом, который смешивался с запахом мыла и чистых хлопковых простыней.

Макгрей присвистнул.

— Ага, — сказала Катерина, плотнее закутываясь в ярко-зеленую шаль. Лишь в этот момент я понял, что на ней снова платье с непристойно низким декольте, из которого едва не вываливался ее выдающийся бюст. — Обращаются тут со мной как с императрицей. Любые поблажки, если смерть на носу.

Макгрей прикусил губу. От безразличного отношения Катерины к смерти нам было не по себе.

Она вздернула подбородок.

— Что ж, вижу, что на сеансе вы ничего нового не узнали, так?

Мы оба стояли перед ней, нервничая, как дети перед школьной директрисой.

— Я знала, что все будет без толку, — сказала она и с заговорщицким видом взглянула на меня. — Я пыталась отговорить этого парня, но ты и сам знаешь, каково с ним.

У Макгрея был такой расстроенный вид, что я решил приберечь свои комментарии на этот счет. Вместо этого я сказал:

— Мальчик утверждает, что видел мать.

Катерина кивнула.

— Ага, этого я и ожидала. Мать не пропустила бы других духов. По крайней мере не так скоро. — Она покачала головой, рот ее изогнулся в горькой усмешке. — Полагаю, что на этом все. Но опять-таки, я уже…

— У нас есть еще один козырь, — вмешался Макгрей. — Надежда еще есть. Мы только что узнали…

Катерина остановила его жестом.

— Не надо. Ничего мне не говори. Иди и делай то, от чего тебе будет легче, а у меня есть дела поважнее.

— Но…

— Я хочу увидеть сына! — не выдержала она, и впервые за все время с начала дела в глазах у нее сверкнула настоящая тревога. Ее выражение сменилось на умоляющее. — Сможешь это устроить? Я восемь лет его не видела. Он меня даже не узнает… — По лицу ее пробежала тень, куда более мрачная, чем от перспективы грядущей смерти. — Он будет меня стыдиться…

Мы оба хотели как-нибудь ее утешить, но не знали как. Мальчик вырос в пансионе, не ведая о своем происхождении. Разумеется, он будет ошеломлен, когда узнает, что мать его в тюрьме и объявлена виновной в убийстве шестерых человек. И он будет не первым юношей, испытывающим отвращение к своему неприглядному прошлому.

Катерина закрыла глаза и вздохнула.

— А еще, пожалуйста , найдете для меня священника?

На лице Макгрея вздулись желваки. Я видел, что он держится из последних сил, поэтому спросил вместо него:

— Вам до сих пор его не предложили?

— Предложили, сынок, но мне нужен православный. Из греческой православной церкви. Это вера моих родителей.

— Разумеется, — сказал я. — Мы отправим запрос. Мой отец, возможно, подыщет кого-нибудь в Лондоне.

Катерина прошептала неловкое «спасибо». Она потянулась к моей руке, но, едва дотронувшись до нее, отдернулась. Ее глаза моментально прояснились, печали как не бывало.

— О, сынок, — воскликнула она, — у твоего дяди было послание для тебя!

На сей раз отшатнулся уже я. Это было последним, что я ожидал от нее услышать.

— Но ты отказался его слушать, — добавила она с сожалением в голосе. — Ты велел ему уходить…

У меня помутилось в голове. Откуда ей было знать? Не в первый раз она удивляла меня подобным манером, но никогда прежде ее слова не становились для меня таким ударом.

Она же улыбнулась.

— Мое видение возвращается. Я чувствую, что душа его упокоилась. Вероятно, это он и хотел тебе сказать. В последнее время он часто тебе являлся, так ведь?

Пришла моя очередь нервно сглотнуть, и на один эгоистический миг все мое сочувствие к ней испарилось. Всего-то и дел — произнести с виду безобидное предложение, но умудриться задеть при этом мои самые чувствительные струны.

— Ты должен отпустить его, — сказала она, но я лишь фыркнул. — Знаю, знаю. Все это кажется чушью, когда слышишь об этом от постороннего человека. Но я тоже теряла близких. Родителей, братьев, сестер… — она помедлила, голос ее внезапно дрогнул. — Младенцев…