Оскар Мюриэл - Темные искусства

Последняя книга оказалась самой большой и тяжелой. А также, судя по виду, самой новой из всех.

— Счета! — вскричал я и от восторга чуть не вырвал из нее первые страницы. — Это же гроссбух!

Я искал даты, которые совпали бы с означенными на квитанции Элис, и ненадолго потерял счет драгоценному времени, которое оставалось у меня в распоряжении.

— Вот оно, — сказал я, и ребенок улыбнулся, заразившись моей радостью. — Миссис Элис Шоу… пятнадцать фунтов… — и я задохнулся, прежде чем сумел прочесть вслух. — Фараонова змея !

Я прислонился к стене — наконец-то все обрело смысл.

— Это и фотографии объясняет! Длань Сатаны! Леонора не подделала ее! Все так и было! — Я осторожно закрыл гроссбух. — Свечи! Здесь есть какие-нибудь свечи?

Дитя непонимающе уставилось на меня.

Я показал на фонарь.

— Свет. Огонь. То, что можно зажечь.

Ребенок так и не двинулся с места, и я стал копаться в ящиках и на полках, отчаянно разыскивая свою самую последнюю улику.

И я нашел ее — на дне ящика, развалившегося, как только я к нему прикоснулся — связку свечей, которые я тут же узнал. Я надломил одну из них посередине и обнаружил именно то, что искал. Ликующий вопль почти уже вырвался из моей глотки, но внезапно снова зазвенели колокола собора Святого Жиля — в этот раз еще громче и отчетливее. Стены завибрировали, и с полок, которых я касался, полетела пыль.

И сердце мое ушло в пятки.

Половина восьмого.

У меня осталось всего полчаса.

Катерина тоже услышала колокола — в этот момент священник надевал ей на шею маленький православный крестик. Это была скромная подвеска из меди, но она тепло поблагодарила его, словно это был самый ценный на свете дар.

Пока грек-великан молился за нее, по камере витали струйки дыма от ладана. Только напевы священника, тихие и успокаивающие, удерживали Девятипалого от того, чтобы сокрушить все в этой комнате.

Он стоял возле двери и задыхался — и не только из-за здешней духоты. Каждый вздох грозил превратиться во всхлип, так что он со всей мочи сжал кулаки и закусил губы. Он должен был выстоять, должен был — ради Катерины. Погоревать он еще успеет.

Кто-то тихо постучал в дверь, и все они вздрогнули.

Время пришло.

— Ты закончил ? — бросил я, ворвавшись в морг. — Результаты готовы?

Рид охнул при виде меня, с головы до ног покрытого пылью, с разорванными рукавами и в туфлях, заляпанных грязью и прочим гнильем.

— Нет, но… Ох, инспектор, да где ж вы…

— Бог с ним!

И я ринулся обратно в кабинет, а Рид побежал за мной следом.

— Но оттенок на всех пробах похож на нужный. Я могу набросать вам записку. Палач может… Господь всемогущий! Что здесь произошло?

Он изумленно уставился на дыру в стене, груды кирпичей и щебенки и робкое дитя, выглядывавшее из темноты.

— Пиши чертову записку! — рявкнул я. — Но быстро!

Я заметил мешок у Макгрея на столе и вывалил все его содержимое на пол — заплесневевшие остатки какого-то из его обедов. Я всунул в мешок рассыпающийся гроссбух, все свечи, квитанцию и дневник Леоноры. Мне казалось, что я в жизни не двигался так медленно и неуклюже, и гулкое биение сердца отдавалось по всему моему телу. Я взбежал по лестнице, перескакивая через ступеньку, врезался в пару полицейских, но останавливаться у меня времени не было.

Рид мчался за мной по коридорам с бумагой в руке, на ходу набрасывая записку. Когда я достиг главного выхода, он как раз поставил на ней подпись.

Я побежал к Филиппе и запрыгнул на нее еще до того, как она успела хоть как-то отреагировать.

— Только вздумай хоть фыркнуть !..

Рид отвязал ее трясущимися руками, и я тотчас пришпорил ее — и мы во всю прыть помчались по Королевской Миле со все еще волочащейся по земле привязью.

— Удачи! — крикнул Рид уже откуда-то издалека.

Над виселицей моросил дождь, и палач и пара его помощников уже ждали на своих местах. Сопровождающих было немного: тюремщики, адвокаты и несколько свидетелей — все в черном. Среди них присутствовал тюремный медик, которому предстояло засвидетельствовать, что приговор был исполнен. Он стоял рядом с мистером Рейнольдсом, гробовщиком, который должен был положить Катерину в гроб — по возможности, в первые же минуты после того, как ее объявят мертвой. Последним из них был Джордж Пратт, который сумел явиться сюда в качестве представителя прокуратуры. Он высокомерно улыбался, будто намеренно демонстрируя свой золотой зуб.

Несмотря на малое число присутствовавших, неожиданный гомон поднялся, когда первые тюремщики вышли из главного здания. То были голоса других заключенных, столпившихся возле зарешеченных окон, и гурьбы людей, наблюдавших за казнью с холма. Все они зашлись дикими воплями, будто их ждало зрелище незаконного собачьего боя. Их крики взбудоражили и тех, кто собрался по другую сторону тюремных ворот.

Гвалт стал совершенно неистовым, когда в дверях появилась Катерина в наручниках, одетая в свое лучшее платье и кружевную вуаль — и то, и другое черного цвета. Она шла с бесстрастным видом: подбородок был вытянут вперед, грудь вздымалась и опадала, следуя ритму ее длинных глубоких вдохов. К разочарованию толпы, она держалась невозмутимо и достойно.

Позади нее, размахивая кадилом и распевая молитву, шел греческий священник, высокий и сановитый. Его фиолетовая риза с вышитым золотом византийским орнаментом притянула к себе всеобщее внимание и поток грубейшей ругани. Некоторые заключенные даже плевали в него, словно он был странным демоном из далеких краев — живым доказательством нечестивости Катерины.

Последними вышли Девятипалый и Мэри. Она цеплялась за его руку, глаза ее были красными, и по щекам струились слезы.

Они остановились в нескольких ярдах от виселицы, Катерина не отводила взгляд от петли, которую покачивал холодный ветер.

Начальник тюрьмы, рыхлый пожилой мужчина, начал зачитывать приговор. Говорил он торопливо, поскольку дождь уже струился по его лбу.

Филиппа галопом скакала по Королевской Миле, огибая экипажи и пешеходов. Внезапно прямо перед нами выкатилась тачка, и ее хозяин завопил, увидев, что мы мчимся в его сторону.

Филиппа с диким ржанием встала на дыбы, и мне пришлось уцепиться за ее шею, чтобы не вылететь из седла. Она приземлилась на передние ноги, едва избежав столкновения с другими лошадьми, и, несмотря на то что она сбилась с шага, я был вынужден снова ее пришпорить.

Мы свернули на Северный мост — так резко, что джутовый мешок, который я держал в руке, описал дугу в воздухе и едва не выскользнул из моей хватки.

Я цепко сжимал его, пока мы пересекали мост, галопируя над шумной железной дорогой. Прямо под нами проехал поезд, и, когда колонны его черного дыма рассеялись, вдали возникли башни тюрьмы Кэлтон-хилл. Никогда прежде они не выглядели столь недостижимыми.