Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— А семья?

— Что — семья?

— Вы считаете, что он на это способен? Украсть деньги и сбежать, бросив семью?

— У него любовница молодая, — усмехнулась Теплякова. Она почти перестала дергаться и даже больше не расчесывала шею. — Зачем ему старая жена? Все любят свежее мясо. Все! — повторила она, явно вкладывая в это слово что-то личное, и глаза ее зажглись нехорошим огнем.

— Так вам известно, кто его любовница?

Но тут свидетельница не смогла сообщить ничего определенного. Видела она как-то Колоскова на улице с молодой особой. Брюнетка, лет двадцати, одета как куколка. И этот осел вокруг нее увивался, даже ручку норовил поцеловать, скотина. В такси с ней вместе сел, а всем известно, что поездка на такси — дорогое удовольствие, приличные люди вроде самой Тепляковой о таком только мечтают.

— Я заполню протокол с ваших слов, а вы его подпишете, — сказал Опалин, поняв, что ничего ценного из свидетельницы более не вытянет. — Даю вам слово, что, если мне придется вызывать главного редактора или кого-то еще, я постараюсь не упоминать вашего имени. Я прекрасно понимаю, чем вы рисковали, когда приняли решение прийти сюда. Поверьте, мы это очень ценим!

По правде говоря, он подозревал, что его собеседница ничем не рисковала и пришла, потому что в редакции ее как-то обидели, но старшие товарищи учили его быть вежливым со свидетелем, если обстоятельства не требуют иного.

Он составил протокол, и Теплякова без возражений поставила свою подпись. Гостья почти успокоилась и предвкушала, какой переполох начнется среди сотрудников, когда станет известно о растрате, да еще такой нешуточной. "Хотели от меня избавиться — так получите! — подумала она, мстительно прищурившись. — А я уйду в "Женский журнал", и пропадите вы все пропадом!"

Она удалилась, громко стуча каблуками, а Опалин вернулся к сводкам без вести пропавших, но уже без особой охоты. Колосков украл деньги и, судя по всему, сбежал вместе с молодой любовницей. Почему бы и нет — в конце концов, аналогичные истории происходят сплошь и рядом. Но то, что члены редколлегии уважаемой газеты замалчивают растрату, совсем нехорошо. И черт его знает, как все это может аукнуться не только им, но и угрозыску.

— Петрович, — спросил он у Логинова, который не любил свое имя Карп и предпочитал обращение по отчеству, — не знаешь, Терентий Иванович уже вернулся с совещания?

— Я его видел, здесь он, — ответил коллега.

Опалин поднялся с места.

— Тогда я пошел, — сообщил он.

И, захватив с собой протокол беседы с Тепляковой, направился к двери.

Некогда дом в Большом Гнездниковском принадлежал богатой невесте, которая вышла замуж за музыканта, и устраивали они в особняке вечера, на которых бывали композиторы и писатели. Но прошли те времена, и наследники — черт знает из каких соображений — продали дом полицейскому ведомству. Здесь устроились службы сыска — уголовного и политического, иначе именуемого охранкой, и тосковали лепные амуры под потолком, что больше не внимают музицированию хозяина и его гостей, а слышат речи казенные, порою матерные, но в любом случае от музыки далекие. Портреты царя Николая взирали со стен кабинетов, шелестели страницы секретных досье, но в феврале 1917-го всему этому пришел конец. Портреты сбросили, архивы разгромила и частично уничтожила толпа, наводнившая особняк, и вообще настало время всеобщей свободы, а при свободе, разумеется, никакая полиция не нужна.

"Отречемся от ста-а-рого ми-и-и-ра!"

Отреклись. И как-то незаметно вдруг стало ясно, что гражданин, получивший полную свободу, в том числе и от законов, быстро наглеет, звереет — словом, без охраны порядка нельзя никак. А уж кто этим занимается — полиция, милиция, — в принципе, не столь важно.

Терентий Иванович Филимонов принадлежал к старой гвардии московского сыска. Было бы преувеличением сказать, что он без малейших колебаний перешел на службу в советский угрозыск. Но он был человеком, который превыше всего ставил дело, и имел определенные заслуги, потому его ценили — и те, которые хорошо понимали его значение и мирились с ним, и другие, предпочитавшие без него обойтись. Опалину Терентий Иванович спуску не давал, и Иван не то чтобы трепетал перед ним, но, в общем, чувствовал себя в его присутствии не слишком уверенно. А общаться им приходилось постоянно, потому что Филимонов был его начальником.

При Советах Терентий Иванович ухитрился занять в особняке свой прежний кабинет, небольшой, но зато отдельный. Кабинет этот был некогда дамским будуаром, от тех времен остались в нем изящная люстра и обилие лепных амурчиков под потолком. Они почтительно поглядывали на строгого седого господина, очень прямо сидящего за столом, и кисло — на портрет Ленина за его спиной. Несколько лет назад за Филимонова крепко взялся товарищ в кожанке, который не расставался с портретом Троцкого и даже бородку стриг под него. Товарищ упорно копал под Терентия Ивановича, лелея мечту влезть в его отдельный кабинет и повесить портрет нового властителя России взамен старого, но что-то не срослось. Троцкий полетел кубарем, а товарищ, пропьянствовав три дня, вернулся на работу и первым делом выкинул портрет недавнего кумира, но это ему не помогло: вскоре соперника Филимонова услали на повышение куда-то к черту на рога, чуть ли не на Шпицберген. А Терентий Иванович остался.

Опалин постучал в дверь и, услышав изнутри короткое повелительное "Войдите", переступил порог. Он считал себя взрослым и вполне состоявшимся человеком, но всякий раз, когда приходилось беседовать с Филимоновым, ощущал себя школьником.

— Терентий Иванович, ко мне приходила свидетельница… По делу Колоскова. Дала показания… я решил, что это может быть интересно…

— Присаживайтесь, Иван Григорьевич.

Филимонов со всеми был на "вы" и всех называл по имени-отчеству — старой закалки человек, что поделаешь. Опалин подал ему бумагу, а сам сел и застыл, положив руки на колени.

— Как вам газетчик из "Красного рабочего"? — спросил Терентий Иванович, бросив на Ивана быстрый взгляд. — Сильно мешал?

— Он не репортер, он бывший доктор, — не удержавшись, буркнул Опалин.

— Бывших докторов не бывает, — тотчас парировал Филимонов. — Хотя, разумеется, это его личное дело, где работать… Спрашивал вас о Колоскове?

— Спрашивал.

— И?

— Я сказал, что это не мое дело.

— А он?

— По-моему, ему все равно. Конечно, его попросили узнать, что у нас есть, но сам он, кажется, никак не заинтересован.

— А вот и нет, — тотчас возразил Терентий Иванович. — Если бы он не был заинтересован, его бы нам не навязали. Будьте осторожны с первым впечатлением, Иван Григорьевич. Человек раскрывается не сразу, иногда его истинная сущность вылезает только спустя месяцы, а то и годы…