Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Логинов понимал, что на него взвалили непростую задачу, что ему придется хорошенько попотеть, прежде чем он найдет виновного, и ограничился тем, что отвел глаза и стал смотреть на портрет Ленина на стене. Вождь с прищуром и даже некоторым вызовом взирал на присутствующих и, казалось, был бы не прочь выйти из рамы и начать распекать их лично.

— Я хочу сразу же внести ясность, — начал немец, волнуясь и подавшись вперед. — Я ни с кем не говорил о засаде в Одиноком переулке. Я никому не сообщал ни о Соньке, ни о Стрелке, ни о том, что с ними связано. Я не могу запретить вам подозревать меня… так сказать, на общих основаниях… но вы только зря потеряете время. Генрих был моим другом. Если вам надо объяснять, что такое дружба…

— Бруно Карлович, — негромко проговорил Филимонов. В тоне его не было ни укоризны, ни чего-либо подобного, но Келлер покраснел, умолк и только переместился на стуле, отчего тот протяжно заскрипел.

Терентий Иванович поглядел на часы.

— Однако поздновато уже… Бруно Карлович, не смею больше вас задерживать.

Это означало, что начальник собирается говорить с Логиновым наедине. Келлер поднялся, неловко поклонился (в то время старые манеры еще сохранялись и причудливо соседствовали с новыми) и, пробормотав скороговоркой несколько слов на прощание, скрылся за дверью.

— Я буду вам признателен, Карп Петрович, — как всегда веско и рассудительно заговорил Филимонов, — если вы разъясните товарищу Келлеру недопустимость его поведения. Нельзя кидаться на коллегу без достаточных доказательств… да и с доказательствами тоже не стоит, — добавил он, хмурясь.

— Значит, я возвращаю Опалина? — встрепенулся Логинов. — Людей у меня мало, сами понимаете…

— Нет, — неожиданно ответил старый сыщик.

В комнате воцарилось молчание. Пухлощекие амуры гипсовыми глазами смотрели из-под потолка на собеседников.

— Опалин должен быть отстранен от расследования этого дела, — проговорил Терентий Иванович после паузы. — Это значит никто с ним не делится информацией и никуда его не привлекает, ни при каких обстоятельствах. И вас я настоятельно прошу за этим проследить.

— Но, товарищ Филимонов… — забормотал Логинов и угас.

— Дайте ему понять, что в его же интересах сидеть тихо. Займите его чем-нибудь не очень сложным, чтобы он не путался у вас под ногами… И проследите, что он будет делать. Только аккуратно, чтобы он не заметил.

Слушавший до того начальника с некоторым удивлением Петрович начал понимать, куда клонит его собеседник.

— Вы хотите сказать…

— Если человек невиновен, он ведет себя соответственно. Если виновен — опять же… Возможно, Бруно Карлович не прав насчет Опалина, но он, скорее всего, прав насчет предательства. Кто-то помог Стрелку и его людям…

— Мы будем его искать, — пообещал Петрович. — Я имею в виду Лариона. И его сообщников тоже.

Терентий Иванович саркастически усмехнулся.

— Я думаю, он уже далеко. Но вы правы: уверены мы быть не можем. Задействуйте осведомителей, вообще всех, кого только можно… Я на днях буду говорить наверху, чтобы нам увеличили бюджет. Обещайте деньги за любые сведения, которые к нему приведут. Поймать его теперь — дело чести… если вы понимаете, что я имею в виду.

Логинов кивнул. Он все понимал, и ему ничего не нужно было объяснять лишний раз.

— Келлера к Опалину не приставляйте, — неожиданно добавил Филимонов, — не стоит. Это может плохо кончиться. Пусть кто-нибудь другой за ним следит. — Он внимательно посмотрел на собеседника и добавил: — Я, как и вы, не верю в то, что он виновен. Но вы же знаете, что в нашем кругу что-то скрыть невозможно. Бруно Карлович не умеет держать язык за зубами, и… могут быть обстоятельства, при которых эту историю попытаются использовать против нас. Против вас, против меня, против Ивана Григорьевича. — Старый сыщик был крайне щепетилен и всех сотрудников величал не иначе как по имени-отчеству, пусть даже речь шла о таком юнце, как Опалин. — Поэтому хорошо будет, если любым домыслам мы сможем противопоставить факты.

— Но если кто-то помог бандитам и это не Опалин… — начал Петрович.

— Вот именно. Первое — была ли помощь вообще, и второе — если да, то кто именно помогал. Я говорил о сменщиках, мы все знаем их много лет, но… Впрочем, Бруно Карлович уже изложил, что бывает в нашем деле. В данных обстоятельствах мы ни в ком не можем быть уверены.

— Тогда их всех надо отстранить, — буркнул Логинов, не удержавшись.

— На основании чего? И потом, кто будет работать?

— Но ведь Опалина вы отстраняете.

— Это временная мера. Я бы не пошел на нее, если бы Келлер не поднял шум, — Филимонов выдержал паузу и добавил: — Вы же понимаете, Карп Петрович, с меня спросят. Но это вовсе не значит, что я собираюсь сваливать все на Опалина, если он невиновен.

"А как узнать, кто виновен, кто невиновен, — думал расстроившийся Логинов. — Точно один Стрелок мог бы сказать, да только ищи его теперь…"

— У вас очень сложная задача, Карп Петрович, — продолжал начальник, словно прочитав его мысли. — И строго между нами — я не знаю, удастся ли вам ее разрешить в отсутствие Стрелка. Сколько он уже бегает после амнистии — два года? И никак его не можем поймать, — Терентий Иванович поморщился. — А ведь всем, кто хоть что-то смыслит в криминалистике, было ясно, что его не следует отпускать, потому что он опять возьмется за старое. Нет, выпустили. Вы понимаете, сколько людей было бы сейчас живо, если бы он сидел? Не только Рязанов, Усов, Шмидт, Астахов, но и многие, многие другие…

— Да попадется он, — буркнул Логинов, опустив плечи. — Рано или поздно попадется…

— Вам нужны будут люди, — сказал Терентий Иванович. — Попробую поговорить с Твердовским, чтобы он выделил своих… Ладно, Карп Петрович, на сегодня хватит, — он потушил лампу, которая горела на его столе. — Спокойной ночи.

Логинов поднялся, отдал честь по-военному и отправился к себе, временно решив не думать о деле Стрелка, о подозреваемом Опалине, о сложностях, которыми было чревато предстоящее расследование, и вообще обо всем на свете, что имело отношение к работе. В известном смысле Карп Петрович был фаталистом и считал, что очередной день принесет что-то новое, а если нет, то произойдет еще что-нибудь, что им поможет. С этой мыслью он вернулся в свою коммунальную квартиру и до отхода ко сну говорил с женой исключительно о домашних мелочах.

Опалину было тяжело.

Он поздно заснул, и день для него превратился в ночь. Несколько раз он просыпался, потом снова проваливался в сон, как в яму, и, когда пробудился окончательно, было уже далеко за полдень. Первым чувством, которое он ощутил, был голод, но уже в следующее мгновение к нему присоединилась обида. Опалин вспомнил все, что произошло вчера, машинально потрогал синяк под глазом и скривился — больше от моральной боли, чем от физической.