Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Он был еще очень молод, и хотя дети, заставшие революцию и гражданскую войну, взрослели быстро, Опалин не успел — или не смог по своему душевному складу — обзавестись защитным панцирем, который каждый выстраивает по-своему, сталкиваясь с жизненными невзгодами и испытаниями, и который так резко отличает человека по-настоящему взрослого от того, кто еще набирается ума-разума. Панцирь этот, на первый взгляд, состоит из общих мест вроде "надо жить", "ничего, и не такое бывало", "надо стиснуть зубы и идти дальше" — неосознанных, но, если можно так выразиться, приучающих к стойкости, терпению и осмотрительности. Несправедливость того, что случилось в Одиноком переулке, больно ранила Опалина — и даже не потому, что задевала лично его, а потому, что именно была несправедливостью. Она засела в его душе, как заноза, и, умываясь, чистя зубы и приводя себя в порядок, он уже решил, что сделает все, чтобы ее исправить.

Он поел в ближайшей столовой, потом еще купил французскую булку и, идя по улице, жевал ее на ходу. Москва, очистившись от туманного морока, приобрела свой привычный вид человеческого муравейника, в котором равнодушно сталкиваются и так же равнодушно расходятся миллионы людей, чуждых друг другу. Проходя мимо почтового отделения с телефоном-автоматом, Опалин на мгновение заколебался, не позвонить ли ему на работу, но гордость высказалась против, и он не стал ей перечить. В нем легко уживались самые противоположные качества, и в зависимости от обстоятельств он давал волю то одному, то другому. Он сел на трамвай, потом перебрался на другой и вскоре оказался возле длинного серого здания больницы, в которой лечился его друг и товарищ по комнате Вася Селиванов. Некоторое время тому назад у него открылся туберкулез, Вася лечился, возвращался на работу, потом снова начинал кашлять кровью и отправлялся долечиваться. Опалин навещал его, но сегодня для посещения имелась еще и особенная причина: он хотел посоветоваться с другом, что ему делать.

Вася лежал на кровати, читая журнал "Всемирный следопыт", который, судя по обложке, до него успела изучить как минимум половина больницы. Завидев Опалина, Вася отложил журнал и улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, но что-то в ней имелось такое — то ли грусть, то ли обреченность, — отчего гостю сделалось остро не по себе. Сам-то он чувствовал себя здоровым, как бык, и ему было нестерпимо, что он никак, никоим образом не может поделиться своим здоровьем с Васей, который был хорошим человеком, хорошим другом и тем не менее (как сказал Опалину врач еще в прошлом году) умирал. "Каверны… третья стадия… при самом благоприятном течении болезни…" Но тут Иван спохватился (ему не раз делали прежде замечание, что занимающие его мысли, как в зеркале, отражаются на его молодом, открытом лице) и, волевым усилием запретив себе думать о том, что его мучило, заставил себя улыбнуться. Он осторожно пожал руку Васе, осмотрелся, взял старый стул с изогнутыми ножками, стоявший между кроватями, поставил его поближе и сел.

— Интересный журнал? — спросил гость, подбородком и движением головы показывая на пеструю, измятую и кое-где надорванную обложку "Всемирного следопыта".

— Да, знаешь, когда лежишь в больнице, самое оно, — ответил Селиванов, вглядываясь в его лицо. — Приключения разные, и вообще… Это тебя Бруно так изукрасил?

— Ты уже знаешь?

Больной усмехнулся.

— Ко мне Петрович сегодня приходил.

— Да? Чего хотел-то? — напряженно спросил Опалин.

— Да я и сам не понял. Ребят жалко. И как Рязанов мог так лопухнуться? С восемнадцатого года в угрозыске, кого только не ловил…

Но у Опалина не было никакого желания обсуждать сейчас Рязанова.

— Келлер решил, что я вчера опоздал, потому что их предал. Но это не так! Вася, ты мне веришь?

— Да не дергайся ты, — проворчал Вася, который знал своего товарища и видел, как он переживает. — Я не просто верю — я знаю, что ты ни при чем. Бруно дурак.

— Дурак не дурак, а они ему поверили, — выдал Опалин то, что мучило его со вчерашнего дня. — Петрович мне велел оружие сдать. Ты ж понимаешь, что это значит.

— Ничего не значит, — отрезал Вася. Он завозился, усаживаясь в постели, и Опалин, спохватившись, вскочил и стал перекладывать подушки, чтобы больному было удобнее. Селиванов жестом пытался его остановить, давая понять, что справится сам, но Опалин не вернулся на место, пока не счел, что сделал все, что нужно. — Войди в их положение. Подозревать — да, они имеют право. Но доказательств у них нет и быть не может, если ты ни при чем.

Опалин знал, что и подозревать его права не имеют, потому что он невиновен; и только скрепя сердце он мог стать на точку зрения, которая требовала от него доказательств очевидного.

— Вася, как ты думаешь, Стрелка поймают?

— Петрович-то? — Селиванов усмехнулся. — Петрович — нет. Ну, может, ему очень повезет, тогда да. А так…

В угрозыске все знали, что Логинов — человек опытный и товарищ неплохой, но звезд он с неба не хватал и был более трудолюбив, чем талантлив. А в деле ловли преступников талант нужен не меньше, чем, допустим, при создании картины или поэмы. Опалин шмыгнул носом и надулся.

— Если они его не поймают, то так и будут меня подозревать, — буркнул он, насупившись. — Вот что противно, — и без перехода: — Вася, я хочу взять Стрелка.

— Ваня, не пори горячку…

— Я не порю горячку, я все обдумал. Надо брать его и трясти, откуда он узнал о засаде?

— Тогда обдумай вот что, — заговорил Селиванов резче, чем намеревался, — Стрелок свободен, как птица, куда захотел — туда и подался. Он уже наверняка убрался из Москвы вместе со своей кодлой и Сонькой. А ты — сотрудник московского угрозыска. Да, тебя могут командировать в другой город, но…

— Значит, надо заставить его вернуться, если меня за ним не пошлют. Вася!

— Ну да, конечно, вот ты решил, что возьмешь Стрелка — и все, дело сделано, а то без тебя его не ловили. И здесь, и в Одессе, и в Баку, и черт знает где! Ваня, спустись ты на землю! Он в 23-м тифлисский поезд ограбил, пассажиров догола раздел и запер в разных вагонах: мужчин отдельно, женщин отдельно… Шум был — до Москвы дело дошло! Искали его, выслеживали, лучших агентов прислали, но задержали совершенно случайно, когда он напился… Вышел он по амнистии, взялся за старое, — ты хоть помнишь, сколько к нему подбирались, как пытались хоть кого-то найти, кто к нему приведет? Узнали насчет Соньки, засаду поставили… засаду перебил, ушел с Сонькой! Да ты хоть понимаешь, что это за фигура? Он бандит непростой…

— Непростых бандитов не бывает, — повторил Опалин однажды им услышанные слова Терентия Ивановича. — Они все простые и все мразь…

— Ну хорошо, но непростой он в том смысле, что просто так к нему не подберешься. Я о чем тебе толкую? Рязанов сколько им занимался — ты его за дурака держишь, что ли? Если уж Рязанов не смог…