Жозе Душ Сантуш - Последняя тайна

— Shalom! — поприветствовал Томаша президент фонда, едва улыбнувшись. — Рад видеть вас в добром здравии!

— Shalom! — ответил португалец, пожав осторожно слабую руку израильтянина. — Какое, однако, замечательное слово! Самое красивое из всех! Недаром спасло нам жизнь в последний момент, да?

— Это не слово нас спасло, а ваш ум, профессор Норонья, — он даже постучал пальцем по лбу для убедительности.

— Никакой бы ум не помог, если бы не ваше счастливое вмешательство, когда этот зверь пытался мне отрезать палец, — возразил, в свою очередь, историк, пожав еще раз, теперь уже чуть сильнее, руку Аркана в знак признательности. — Вы чрезвычайно смелый человек!

— Да в тех обстоятельствах любой поступил бы так же!

— Не скажите!

Глава фонда неожиданно рассмеялся, да так жизнерадостно, что его нельзя было не поддержать.

— Давайте-ка прекратим этот сеанс взаимного восхваления! А то еще стошнит от приторности! — воскликнул господин президент. — Главное, что мы выбрались живыми!

— Безусловно. Там, внутри, когда я подошел к вам после тех двух выстрелов, подумал, что вы уже нас покинули.

Собеседник тихо рассмеялся.

— Как видите, восстал из могилы!

— Точно настоящий Христос!

Арпад Аркан бросил взгляд на входную дверь предоперационной, где осталась доктор Кошет. Наступила короткая пауза. Томаш выжидательно посмотрел на главу фонда: пора бы приступать к делу, объяснить, зачем был вызван.

— Не знаю, говорила ли вам доктор, но совсем скоро меня начнут оперировать, — начал свой рассказ израильтянин. — Процедура будет непростая, так как одна из пуль застряла в моем легком. Конечно, любезнейшая Лесли утверждает, что ничего сложного в этой операции нет и ни в коем случае не стоит волноваться. Но я уже давно живу на белом свете, меня на мякине не проведешь. Опять же хорошо знаю эту породу — врачей: сначала они тебе говорят, что все пустяки и сплошная ерунда, а потом выясняется, что ты чудом выкарабкался. Поэтому я давно предпочитаю готовить себя к любому исходу. Вот почему попросил вас сюда прийти.

Он замолчал на пару секунд, словно выбирал наилучший подход к сути волновавшей его проблемы.

— А в чем, собственно, дело?

— А дело в том, — глубоко и печально вздохнул Аркан, — что я могу выехать из операционной, скажем, не совсем живым…

— Да нет, ну что вы?! — запротестовал историк. — Все пройдет успешно! Уж если вы выжили после двух выстрелов в спину, то уж какая-то там операция не Бог весть какой сложности! Знаете, что я вам скажу? Через каких-нибудь две недели мы встретимся с вами в Старом городе, чтобы выпить за ваше здоровье! Мать моя попросила, чтобы я поставил свечку в Храме Гроба Господня, и вы составите мне компанию.

Президент поднял правую руку, попросив тем самым Томаша, чтобы он его не перебивал.

— В общем-то, я тоже надеюсь, что все завершится хорошо, — подчеркнул он. — А этот разговор… так, на всякий случай — вдруг Господь решит по-иному распорядиться. Я много размышлял и даже посоветовался с некоторыми членами совета мудрецов, которые вчера меня навещали, поговорил с профессором Хаммансом. Итак, если все-таки со мной что-то случится, я бы хотел, чтобы вы взяли на себя руководство «Проектом Иешуа». Вы мне кажетесь человеком, вполне способным добиться успеха в этом деле. В важнейшем проекте, от которого, возможно, зависит дело мира!

Услышав последние фразы, португалец с большим трудом удержал на лице маску спокойствия и невозмутимости. Он повернул голову к двери и переглянулся с врачом, пытаясь определить, что именно и в какой степени могло быть изложено господину Аркану о событиях того бурного дня. Профессор не сомневался, что, учитывая состояние президента фонда после шока, вызванного пулевыми ранениями, ему вряд ли доложили со всеми нюансами о баталиях в Святая святых.

— Но я… в общем-то… — мямлил Томаш, не соображая, что ответить. — Конечно, это для меня большая честь и… безусловно, я хотел бы его принять. Но дело в том, что я не уверен, можно ли… как сказать? — возможно ли, в принципе, продолжить этот проект.

По лицу главы фонда было видно, насколько его удивила реакция историка. Даже могучие брови задрожали.

— Как же так? Что значит «возможно ли»? Вы что имеете в виду?

Томаш не знал, с какого момента имело смысл начать объяснение. Попробовал найти поддержку у доктора Кошет, адресовав «немой вопрос», но та осталась равнодушной к его взгляду. Тогда он решил идти напрямик. Вероятно, это не лучшее время для неприятных откровений, но раз до сих пор никто не осмелился рассказать Арпаду Аркану всю правду без утайки, придется ему взять на себя эту неблагодарную миссию.

Он крепко, насколько мог при своей «безрукости», сжал ладонь президента, словно призывая его крепиться, и заглянул в глаза.

— Я, по-видимому, должен вам кое-что сказать, — предупредил он в профилактических целях. — Сказать нечто… неприятное. Даже не знаю, как начать…

Эта фраза прозвучала настолько серьезно, что у главы фонда даже глаза округлились от предчувствия чего-то страшного.

— Как? Что происходит? — он заерзал на своей каталке.

Томаш сглотнул слюну от важности момента, но решил, что, несмотря и вопреки, следует идти до конца. Таков его долг.

— «Проект Иешуа» больше невозможен, — он опустил глаза, чувствуя себя неловко от того, что именно ему довелось сообщить такую трагическую весть. — Мне очень жаль, но…

— Почему же? Что, собственно, произошло?

Историк набрал в грудь побольше воздуха, пытаясь приумножить запасы своей смелости. Ведь так неприятно ощущать, что своими словами ты вынужден разрушить мечту всей жизни своего собеседника.

— Помните пробирку с генетическим материалом Иисуса?

— Еще бы! Конечно! В ней, можно сказать, вся суть и соль данного проекта! Ведь это ДНК позволит нам клонировать Иисуса, вернуть его на землю нашу! — и, прищурив глаза, израильтянин добавил: — А почему вы вспомнили о ней?

Томаш хотел посмотреть в лицо Арпаду Аркану, но не отважился. То, что он собирался сказать дальше, должно было стать слишком тяжелым и даже жестоким ударом. Мелькнула идея, а не перенести ли продолжение этой беседы на потом, на послеоперационный период? Однако он тут же отбросил эту трусливую мыслишку: чему быть, того не миновать. Надо было идти до конца.

— Эта пробирка уничтожена.

В палате наступила тишина. Даже фельдшеры, до того обсуждавшие вполголоса какие-то свои вопросы, замолчали, затаив дыхание.

— Уничтожена? — переспросил президент фонда, не сознавая еще всей важности утраты. — Что значит «уничтожена»?

Профессор пожал плечами, изобразив безмерное отчаяние и бессилие что-либо поправить…

— Ее больше не существует в природе, — он поднял забинтованную левую руку и сдул с нее пыль. — Пуф! И все, Kaputt ! Финиш! И даже пыли от нее не осталось, — развел он руками.