Наташа Полли - Утесы Бедлама [litres]

– Вы уверены?

– Да. Напишите письмо в сумасшедший дом. Ваша мать не безумна.

Я кивнул, хотя и не мог представить, что Чарльз поверит мне.

Рафаэль стоял у статуи достаточно времени, чтобы снова запустить механизм. Статуя прижала ладонь к его груди и легонько толкнула, как меня. Но вместо того, чтобы отойти, Рафаэль прижался к ней и перенес свой вес на камень. Статуя выглядела так, словно только что подобрала тряпичную куклу, хорошую, но потрепанную. Я подошел к другой статуе, чтобы посмотреть, как она двигается. Клем посмеялся над предположением, что их создали инки, но ведь у древних греков были чудеса вроде храмов с заводными механизмами, гидравлических дверей, игрушек с паровым двигателем – множество вещей. Кто сказал, что другие люди, которых не потревожили христиане, сжигавшие библиотеки, не могли придумать то же самое?

В тот день Клем написал письмо. Я предложил ему не утруждать себя, раз он собирался доставить письмо лично, но он заявил, что если снова сляжет с высотной болезнью, то придется что-то передать. На следующий день мы сверялись с секстантом, дожидаясь полудня, и в течение часа или около того изучали карту, добавляя как можно более точные линии широты. Я срисовал карту Рафаэля и подробно описал ее, сопроводив предполагаемым масштабом и комментариями о границе, размере утесов и влиянии отраженного света на речной путь.

Мы спустились с утесов и распрощались. Я смотрел, как Клем уходит. Он знал, куда направлялся, и взял с собой револьвер, но четыре дня пути по Андийскому плоскогорью не были прогулкой из Гайд-парка через Кенсингтон. Мы оба нервничали. Я сел на огромный стеклянный булыжник, глядя Клему вслед и чувствуя, как сердце бьется в груди – слишком быстро для такого разреженного воздуха. Между массивными скалами и изгибом реки Клем казался крошечной фигуркой. Поначалу он шел осторожно, потому что стеклянные утесы усиливали солнечные лучи и растапливали лед длинными полосами, но через пару сотен ярдов он вышел на реку. Он шел вдоль берега, там, где не было соли. Лед выглядел прочным. Даже если бы он сломался, Клем провалился бы по колено. Он дошел до крутого поворота, обернулся и помахал рукой. Я тоже махнул рукой и остался сидеть, не зная, чем заняться. Солнце вышло на полуденную охоту, стекло рядом со мной накалилось, а от реки шел пар.

Мне пришлось встать, пока вода не начала кипеть, но когда я поднялся на утесы, я замерз. Я поспешил в церковь. Когда Рафаэль вернулся, он спросил, где Клем. Я все рассказал ему. Выслушав меня, он постоял несколько секунд, затем кивнул и начал готовить обед. Больше мы не возвращались к этой теме, но я заметил, что по неясным причинам он снова стал немногословен. Мне казалось, он обрадуется, узнав, что из нас двоих остался самый медленный.

– У вас есть ананасы? – спросил я, пытаясь найти тему для разговора.

– М-м-м. Угощайтесь. Корзина слева снаружи.

– Снаружи?

Рафаэль показал на дверь.

– Хорошо, – ответил я, чувствуя себя глупо. – Спасибо.

Он съежился внутри себя, словно папоротник. Наконец я сдался и сосредоточился на еде. Мне хотелось бы прогуляться по деревне, но я побоялся идти по замерзшему мосту. У меня уже болела ладонь из-за того, что я слишком сильно опирался на трость. На коже появился синяк. Когда Рафаэль вышел, я почувствовал облегчение. В глубине души я понимал, что со мной вряд ли что-то произойдет, если я останусь в церкви у печи, поэтому я никуда не пошел и нарисовал лампу с пыльцой, чтобы позже показать Сингу. Рафаэль вернулся затемно: я увидел, как он вышел из леса за границей. Я скрылся в церкви и еще долго пытался понять, что он мог делать там так долго.

Снег не таял. Утром на земле появился новый блестящий слой, а мороз стал резче. Клем поступил правильно, решив пойти в Асангаро: оттепели не намечалось. Но благодаря горячим трубам в церкви, я хорошо спал. Злясь на себя из-за боязни выйти в деревню, когда ближайший утес и дома на нем находились всего в тридцати ярдах, я вышел со своим альбомом, чтобы зарисовать пугающие вырезанные на корнях фигуры на границе. Лес снова заволокло туманом, и резьба вселяла ужас, когда ее изредка озаряла сияющая пыльца.

Я подскочил, когда на мои колени упала шишка. Она была полностью закрытой и прочной как камень. Я резко выпрямился, разозлившись на свою недогадливость.

– Конечно, они чертовски хорошо взрываются, – сказал я святому Томасу. – Это же секвойи. И мы находимся на стеклянных скалах в промозглую погоду.

Я должен был понять это, как только увидел обсидиановый слой в утесах. Стекло отражало солнечный свет, который легко поджигал обычные деревья и траву, поэтому остальные деревья, растущие здесь, иногда сгорали дотла. Но секвойи любят огонь. Местный климат был влажным, и пожары случались нечасто, поэтому белые деревья помогали огню разгореться. Сердцевина дерева легко воспламенялась. У больших деревьев кора выступала в роли брони, поэтому они выживали, но хвоя и ветки служили своего рода динамитом. Весь лесной покров моментально вспыхивал, каким бы влажным ни был. В огне упавшие шишки раскрывались, и пламя, поднявшись до крон, раскрывало те, что оставались на деревьях. Остальная растительность сгорала, чтобы уступить место новым росткам белого дерева. Они идеально подходили под местные условия. Я не мог вспомнить ни одного другого дерева, которому были бы нипочем лесные пожары, дождь и снег одновременно.

– Как вы думаете, мой мозг снова отрастет или я навсегда останусь таким бестолковым? – поинтересовался я у маркайюк. Я швырнул шишку за соляную черту и, когда она отскочила от веток свечного плюща, в воздух взвилась новая пыльца святой Томас смотрел на меня с сочувствием. Я едва заметно улыбнулся. Все маркайюк пугали своим внешним видом, но в их вырезанных глазах было что-то доброе.

Он повернул голову. Я лишь успел подумать, что не мог запустить механизмы, потому что не двигался, а значит, ко мне кто-то подошел. На меня обрушился удар, и я повалился на землю.

От человека, как и от Рафаэля, пахло горелым медом, и на секунду мне показалось, что это был он. Но в краткий момент ясности ума я вспомнил, что Рафаэль был ниже меня, поэтому он не мог быть нападавшим. Я снова почувствовал удар, и у меня потемнело в глазах. Когда я смог привстать, он уже скрылся. Святой Томас смотрел на лес за границей. Зная, что это очень плохая идея, я лег на землю, дожидаясь, пока снова смогу встать.

Когда я открыл глаза, в лесу шел дождь: большие, до боли тяжелые капли, впивались в кожу словно пули. Я почти примерз к земле, и мне пришлось перевернуться рывком. Хвою уносили прочь крошечные серебристые ручейки. Они дрожали и сверкали, исчезая в земле. Жидкость не походила на воду. С моего сюртука тоже стекали капли. Они со звоном падали на землю. Я потер глаза и вздрогнул, почувствовав боль в ребрах. Кто-то повторял мое имя, но только теперь я четко его услышал.