Анри Кок - Гостиница тринадцати повешенных

И тут пажа осенило.

Он знал, что Паскаля с бароном и баронессой де Ферье… в особенности с баронессой… связывали теплые отношения.

– Но, – произнес он, обращаясь к офицеру, – не случилось ли чего-нибудь этой ночью и в противоположном доме?

– Да, мой молодой сеньор… похоже, что случилось… наверняка я не знаю… но соседи рассказывают, что и оттуда доносились крики.

Жуан его уже более не слушал. У него больше не оставалось сомнений, что нападения, совершенные на «Золотую колесницу» и особняк господина де Ферье, были учинены одной и той же шайкой разбойников.

– Он, должно быть, там! – вскричал паж.

И он вознамерился предпринять столь же трудное нисхождение с лестницы, каким было восхождение, но вдруг остановился – а вместе с ним и солдаты – услышав стоны, доносившиеся с последнего этажа.

То стонали мадам Латапи и ее подмастерье Рике. Во время битвы почтенная торговка спряталась под одеяло, прося всех святых прийти на помощь ее жильцам; по окончании же сражения она решилась впустить к себе Рике, который, добравшись до ее дверей, умолял хозяйку приютить его, и теперь оба, несколько успокоенные, они вознамерились выйти, дабы удостовериться в своей безопасности.

Поднявшись к госпоже Латапи, Жуан забросал ее вопросами, но она ничего не знала и ничего не слышала; подмастерье же, который знал и видел больше нее, счел за лучшее промолчать. Поняв, что он лишь теряет время даром, Жуан поспешил удалиться.

С помощью солдата, освещавшего ему дорогу, он протолкался сквозь собравшуюся толпу народа и вошел в особняк.

Первым, кого он встретил в сенях, был Жан Фише, который держал за ухо одного лакея, весьма недовольного тем, что его потревожили во воемя столь сладкого сна.

– Господин маркиз! – радостно вскричал толстяк-нормандец. – Каким случаем?..

– Где твой господин? – оборвал его паж.

– Наверху, монсеньор, у баронессы де Ферье.

– Поди позови его.

– Но…

– Говорят тебе, сходи за ним! Сию же минуту! Я требую… прошу тебя!

Жан Фише побежал…

Минуту спустя он вернулся в сопровождении охотника на негодяев.

– Паскаль, – сказал Жуан де Сагрера, – я убежден, что вас удерживают здесь дорогие вам интересы. Но время так дорого, что я даже не стану спрашивать вас о событиях сегодняшней ночи… а скажу прямо: Паскаль, граф де Шале в опасности… в большой опасности… готовы ли вы помочь мне попытаться его спасти?

– Пойдемте! – не колеблясь отвечал Паскаль. – Ты же останься здесь! – прибавил он, обращаясь в Жану, намеревавшемуся последовать за своим господином.

На лице старого слуги отразилась печаль – хозяин без него спешил навстречу новым приключениям, – но он повиновался.

– Скажешь мадам баронессе, – продолжал Паскаль, – что если я и ушел таким образом… не пожав ей даже руки… то мне так повелевает мой долг.

Его долг! Действительно, самое меньшее, что он мог теперь сделать, так это повиноваться своему долгу, после того как столько времени повиновался одной лишь любви! Но было уже слишком поздно. Зло было уже непоправимо.

Они покинули Париж и теперь мчались по дороге, ведшей в Фонтенбло.

До сих пор они не обменялись ни единым словом.

Казалось, они боятся, что разговор замедлит ускоренный аллюр их лошадей.

Но, подъезжая к гостинице «Форсиль», Жуан бросил отрывисто:

– Вы слушаете меня, Паскаль?

– Я вас слушаю.

– Анри де Шале стоит во главе заговора.

– Кто вам это сказал?

– Сейчас объясню. Завтра, или, вернее сказать, уже сегодня утром, вместе с несколькими вельможами и с помощью кучки врагов господина де Ришелье граф должен похитить кардинала в его замке Флери.

– Но эти сведения…

– Самые верные. Особа, сообщившая мне их, не могла ошибаться… нет, она не ошибалась!.. Чтобы уведомить меня об этом, эта особа рисковала своей жизнью. Сомневаетесь ли вы после этого?

– Своей жизнью!

– Да… своей жизнью… Она умерла!

– Вы ее убили?

– Я!.. Убил!.. Ее!.. О, Боже!

Из груди Жуана вырвались рыдания, но, сделав над собой усилие, он продолжал уже более твердым голосом:

– Над ее могилой я поплачу позднее. Сейчас же единственная моя мысль и забота – спасение Анри!

Кто же была эта особа, о которой говорил Жуан де Сагрера? Особа, которая пожертвовала жизнью, чтобы уведомить его? Это было загадкой для Паскаля.

В это время они подъехали к «Форсилю».

Задумавшись над словами пажа, Паскаль проехал было мимо гостиницы, даже не взглянув на нее. Мог ли он предполагать, что разгадка скрывается именно там?

Но Жуан, указав спутнику на гостиницу, сказал:

– Нам нужно остановиться здесь.

– Зачем?

– Сейчас узнаете… Впрочем, мы остановимся лишь на минуту и не станем даже спешиваться.

Во всем доме мэтра Гонена не было видно огня. Везде царила полнейшая тишина.

– Однако не может быть, чтобы этот негодяй спал, – прошептал Жуан.

– Какой еще негодяй?

Но, не ответив на вопрос, паж громко закричал:

– Гонен! Гонен!

Одно из окон открылось… и в эту минуту – как вспоминал потом Жуан, – пробило два часа в деревенской церкви Ферроля.

Два часа!.. Гонен, должно быть, всю жизнь вспоминал затем этот роковой час… Всю жизнь!.. И кто знает, не были ли уже сочтены минуты его жизни? Много ли времени оставалось ему на воспоминания?

Он сам открыл окно. Жуан не ошибался, когда говорил, что он не должен спать.

– Кто там? – произнес он, не видя в темноте всадников и не узнав голоса.

– Это я, Жуан де Сагрера, – сказал паж.

– Вы, монсеньор? – пробормотал трактирщик.

– Да, мерзавец, и я приехал сказать тебе, что Господь наказал тебя за твои преступления. Я знаю о твоей измене, и открыла мне ее твоя дочь!

– Моя дочь?!

– Твоя дочь, которую ты считаешь спокойно спящей в своей комнате, тогда как она в Париже, в моем особняке.

– Великий Боже!

– Постой! Я еще не закончил! Да, Бибиана находится в настоящую минуту у меня, в моем парижском доме… Но она умерла, слышишь?

– Умерла?

– Умерла!

Вслед за душераздирающим криком Гонена такой же крик раздался внутри дома.

То кричала мать Бибианы, которая с постели слышала весь разговор и сломя голову бросилась к окну.

Но Жуан де Сагрера уже пришпорил лошадь, и Гонены не успели повторить еще своего отчаянного вопля, как паж и его друг были уже далеко от гостиницы.

Несколько минут всадники, мчась вперед, молчали.

Паскаль после всего услышанного начинал уяснять истину.

Жуан же говорил себе: «Не был ли я слишком жесток к этому несчастному, сообщив ему без всякой подготовки о смерти его дочери?»

– Стало быть, – промолвил наконец Паскаль, – все это происходило в гостинице «Форсиль»…

– Да, – отвечал Жуан. – Именно там скрывались эти враги первого министра, дожидаясь, когда им представится возможность привести их план в действие, и командовал этими людьми граф Анри де Шале. И именно они на протяжении целого месяца убивали одного за другим друзей господина де Лафемаса. Их двенадцать… двенадцать ларошельцев… людей храбрых и умело обращающихся с оружием; Двенадцать шпаг дьявола, как они себя называют. Во главе их стоит некто Жан Фарин… Этот Жан Фарин снюхался с герцогиней де Шеврез и совместно с ней разработал план действий, так как ни Анри, ни другие вельможи из числа заговорщиков не знакомы с этим человеком… ни тем более с его приспешниками.