Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

– Да, в общем-то, приличные люди, хоть и жаб едят. Опять-таки, слово дали, – облизал Константин Маркович по обыкновению верхнюю губу. – Все же наверх доложу постфактум. Бог, как говорится, не выдаст – свинья не съест. Опять-таки, если Бог не выдаст, – добавил он, похоже, что имея в виду нового начальника гарнизона.

Бояться ответственности перед Остен-Сакеном вроде как не приходилось. Тот и сам пуще неприятельских бомб боялся какой-либо ответственности. Так что избавь генерала от необходимости принимать решение – он тебе еще и благодарен будет. В прошедшем времени – какой спрос? Не знал? Так и не провидец. Не уследил? Уследишь тут за тысячами, когда с одним Нахимовым сладу нет.

Все своевольничать горазды.

Если матросы и солдаты вслух, а с ними и обер-офицеры, сквозь зубы, но дружно ненавидели светлейшего князя Меншикова, а после мало знали и еще меньше любили Горчакова, то Остен-Сакена ни любить, ни ненавидеть они не могли, поскольку не имели о нем никакого представления.

Укрывшись в Николаевской батарее на Северной стороне, в апартаментах, своды над которыми из страха ежедневно засыпали ядрами, Остен-Сакен на бастионы носа не казал, время проводил в чтениях акафистов и мольбах, надо полагать, «чтоб не стряслось чего». В общем, как говорили современники: «Не давай Сакен в полки рецептов, как делать шипучий квас, и не снабжай всех „верными“ средствами противу холеры – никто и не подозревал бы о его существовании».

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что, в отличие от Меншикова, новый командующий был справедлив во мнении о русском солдате и никогда не отказывал ему в героизме. Даже нередко разражался панегириками в его честь, вышибавшими при дворе слезу у чувствительных фрейлин и кислую гримасу у императора Николая I – ценителя и личного цензора Пушкина. Сколь косноязычными они были, столь же и искренними: «Войска наши исполнены изумительного терпения, усердия и самоотвержения. Это – гладиаторы храбрости, с той разницей, что гладиаторы-идолопоклонники жаждали рукоплесканий весталок и других зрителей, а наши, подвизаясь за веру, царя и Отечество, ожидают Царствия Небесного».

Что за античные авторитеты затесались в дубовую голову генералу, сказать было трудно, но вот нашлись и момент, и применение…

– Хотите портрет? Боюсь, что сейчас у меня нет на это времени.

– Да я, собственно… – начал было офицер Бамбл. – Хотел только узнать…

– Нет-нет, – запротестовал суматошный человечек, мелькавший где-то в сумраке комнаты, как на первый взгляд – захламленной донельзя. – Даже без всякого антуража, на фоне одной только белой стены, фотографирование займет время. Экспозиция, знаете ли, подпорки для вашей фигуры, кронштейн для головы, чтобы вы выдержали выдержки…

Мистер Бамбл еще не успел вполне поместиться в узкий дверной проем, пропустив вперед брюшко в чесучовом жилете. Даже не нашел еще собеседника – как тот выскочил откуда-то сбоку, очутившись перед ним нос к носу. Его нос был примечателен узловатым рисунком прожилок и памятной бородавкой, совершенно развеявшей сомнения Бамбла.

– Но завтра, после полудни, милости прошу. Только не позже трех, пока солнце… Альберт?!

– Роджер, пройдоха! – оскалился офицер Бамбл в радостной улыбке запеченного поросенка.

– Альберт, заноза в заднице! – секретарь Первого Лондонского фотографического общества мистер Фэнтон ответил ему не менее фальшивой, разве что его гримаса больше походила на зевок застигнутой врасплох щуки: «Заливное?!»

Школьные приятели, широко и правдоподобно размахнувшись, все же сошлись на горячем рукопожатии, ссылаясь на узость прохода.

До «бегуна с Боу-стрит» как-то не сразу дошло, что алхимик, умеющий, со слов гида-сержанта, запечатывать ход времени, как ведьма судьбу на сковородке, вполне может оказаться его приятелем по частной школе полковника Мэрдока. Роджер уже тогда обнаруживал склонность к химическим экспериментам, о чем свидетельствовали ожоги на его парте, а временами и подпаленная борода школьного экзекутора: нечего, в самом деле, было заглядывать в чужой лоток с завтраком. И вот на тебе!

В домишке, сложенном из нетесаного камня со скромностью римской базилики, но достаточно претенциозном для вывески: Photographer Roger Fenton. By the Queen's favour [98] Милостью Королевы ( англ. ). , и впрямь оказался «пройдоха Роджер». И тогда изобретательный сверх меры, болезненно самолюбивый малый, не жалевший ни сил, ни школьного имущества для завоевания популярности, но теперь уж вовсе…

– Теперь я тут не только представитель компании «Photographic», но и парламента! – с триумфаторским торжеством свернул Роджер жестяную крышку Black Roger. – Сама королева назначила меня быть правительственным корреспондентом. Правда, сначала это должен был быть Ричард Никлин, – с пренебрежительной ужимкой признал фотограф [99] Справедливости ради, или особой исторической точности, отметим, что королевский фотограф Роджер Фэнтон появился в Крыму следующим месяцем, в мае 1855 г. . – Но бедняга погиб во время апокалипсического шторма в ноябре прошлого года. Упокой Господи его душу… Как бы там ни было, но теперь, даже скрипя зубами, военные просто обязаны участвовать в сценографии моих съемок! Скажу палить из пушки – будут палить. Скажу летать на ядрах Мюнхгаузеном – полетят как миленькие!

– Ты ж все равно не снимешь полета? – недоверчиво хмыкнул Альберт.

– Что да, то да, – с фаталистическим легкомыслием отмахнулся Роджер. – Пока нет. Разве что размажу пальцем эмульсию и выдам за дымный след. Однако…

Он дидактически поднял палец и на мгновенье впал в романтический ступор – даже серые глаза его приобрели голубоватый оттенок, как в детстве, когда взгляд был свежее и веры в свое великолепное будущее больше. Впрочем, и теперь, заработав со временем и опытом привычку не только строить грандиозные планы, но и вести самый тщательный подсчет заслуженным успехам, взгляд Фэнтона был устремлен в будущее, светлое, хоть и изрядно закопченное дымом паровых машин.

– Машинный век на дворе, дружище! – очнулся Роджер, будто закончилось время выдержки, и с энтузиазмом подхватил фужер. – Какая открывается перспектива! Кстати, ты ее уже видел?

– Перспективу? – слегка насторожился мистер Бамбл, мельком глянув на остаток в бутылке.

– Мою лабораторию для моментальной фотографии!

– Повозку во дворе?

– Именно! Фотографический вагон! Весь процесс от съемки до печати снимка – в одном фургоне! Аппаратура, химикалии, стекла – все там. Правда, от высоких температур коллодион аж кипит в баках, бывает, и не усидишь в темной. Ну да, в Египте хуже бывало. Зато, глядишь, лет этак через двадцать пять – пятьдесят можно будет фотографировать на природе и тут же подписывать дамам карточку. Да, да… – с жаром настаивал Роджер, как будто мистер Бамбл собирался оспаривать столь смелый прогноз. – Всего лишь с полчаса порыться в дорожном саквояже с рукавами для затемнения – и пожалуйста! Я тут даже набросал чертеж…