Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

Слова предназначались демону, сопровождавшему спуск ангела в преисподнюю. Низкорослый, слегка обрюзгший и казавшийся отчего-то знакомым, демон с обширной лобной залысиной морщил на ней жирные складки и внимательно слушал. Наверное, так же, как и Мак-Уолтер, больше угадывая, чем понимая слова доктора:

– I’m so sorry, but… правую ногу пришлось отнять, хоть бедренная вена каким-то чудом и не была разорвана, но хрящи и сухожилия в отбивную, do you understand?

– И с одной ногой живут, – с воистину дьявольской беспечностью отмахнулся гид преисподней, бестактно кивнув лысеющей головкой на свою подопечную – светозарную леди. – Не думаю, чтобы это остановило мисс Рауд.

Доктор выразительно кашлянул в кулак и еще более понизил голос:

– Но, боюсь, ее может остановить другое э… обстоятельство…

Демон посмотрел на эскулапа снизу вверх с интриганским любопытством.

– И что же это за обстоятельство, мосье?

– Видите ли, вместе с ногой, – доктор забормотал что-то, не отнимая кулака ото рта и сутулясь к плечу коротышки: – Так что, как джентльмен, бедняга теперь, excusez-moi, – курьез, одна видимость, – подытожил он спустя минуту со вздохом и с виноватым видом, как бы говоря: «умываю руки», принялся тщательно вытирать их замызганным красно-бурым передником с карманами для хирургических инструментов.

– C’est la vie…

Лучше бы баронет провалился в эту минуту если не в утешительный обморочный мрак, то пусть даже в огненную смолу боли, лишь бы не слышать с такой предательской явственностью слов иностранного доктора. Точно мало ему было того, что он понял и сам. Нужно было еще, чтоб приговор зачитали…

«С этого страшного дня вы, баронет Мак-Уолтер, в расцвете лет, вы станете завидовать всякому изуродованному инвалиду, щиплющему за грудь портовую девку. Герой войны, вы станете предметом брезгливой жалости светских красавиц. Зачем, о, Господи?!»

И без того топор незримого палача уже изрубил его с изуверской неловкостью, не избавив страданий, а только усугубив их, сделав не только адской болью отсеченного мяса, но и сердца, разбитого обухом беспощадной правды, но все еще живого, все еще бьющегося… и обреченного.

Обреченного на долгую мучительную жизнь-смерть.

«Ибо… – с пронзительной ясностью понимал Рональд. – Это будет не жизнь и не смерть, а долгое, возможно, растянутое на годы, – гниение. Гниение заживо…»

«Надо вернуть, – слабой рукой принялся шарить по горячей груди лейтенант. – Нельзя допустить, чтобы и она страдала. Чтобы рвалась между мучительным долгом и радостями жизни». Его бедная Мэри… этот медальон теперь не залог тяжело завоеванного счастья, а жгучее тавро проклятия.

Дрожащие пальцы Рональда скользили по мокрой груди в поисках «векселя», долгового обязательства, за которым теперь ничего не было, что могло бы оплатить тоску и страдания его милой Мэри. Той, чей образ печатью подбивал этот залог на сердолике…

«Вернуть немедленно и, несмотря на слезы и заверения, а они непременно будут – он знает свою верную Мэри, – освободить ото всех обязательств. Да где же он?..»

Баронет не сразу, с трудом, разглядел на дрожащих пальцах обрывок кожаной тесьмы: «Черт, это же было целое состояние!»

За последний час леди Рауд неоднократно побывала и на пороге хрустального замка надежды, и провалилась в бездонный крепостной ров, едва ступив на мост, ведущий в его сияющие чертоги…

Конечно, на руины ложементов, виднеющиеся из траншеи то в облаках дыма, то в разрывах тумана, ее не пустили. Командир третьего батальона, сменивший пропавшего без вести Мак-Уолтера, был непреклонен. Вполне в традиции шотландцев вообще. Как говорит старая английская пословица: «Хоть ты ему волынку засунь, а все будет „Летний вереск“ дудеть…»

Когда трупные возы пошли вдоль ретраншементов груженными доверху, сердечко Мэри застыло. Когда на первой же санитарной повозке оказался живой сослуживец Рона, прижимавший к простреленной груди вязкие от загустевшей крови перья гленгарри, но все же живой, – Мэри вдохновилась, как будто ей прислали письмо с того света: «Такой на довольствие не состоит». Тем более что среди убитых никто не опознал рыжеволосого лейтенанта Мак-Уолтера.

Когда же вернулся последний фургон с уставшими английскими санитарами и фельдшером и тот отрицательно покачал синим помпончиком на поркпае: «Это все. И это все, леди…» – Мэри показалось, что она умерла. И была мертва, пока ее вели траншеей, рекомендуя ступать сюда и туда, на доски и камни, но она почти никогда не видела их и не попадала; вели в сторону английского лагеря полем, усеянным черепами скота, и она запросто наступала на них, опять-таки не видя… Пока, наконец, не увидела сначала смутным шумным пятном, а потом, не сразу, но прозрев окончательно, мистера Бамбла.

Этого мерзкого подручного отца, чуть ли не главного загонщика в травле ее бедного Рона. Отец, видимо, и сюда спустил этого жирного бульдога, чтобы совершенно истерзать, измучить ее и…

– Сообщить вам чудесную новость!

Только что слезший с грубой скамьи пассажирского вагончика, весь в угольной пыли, навеянной из тендера, мистер Бамбл, словно злобный тролль, выскочивший из паба, расплылся в контрастно белозубой улыбке:

– Баронет Мак-Уолтер жив и… з… знаете ли, плох. Но теперь все обойдется. Он во французском госпитале – некогда было разбираться. Да и нам следует поспешить. Кстати, медальон при вас?

В сумерках того же дня…

Так же спотыкаясь об осколки ядер и кости – крупные, порой даже экзотические, должно быть, верблюжьи – …ничейной землей вдоль Куликова поля пробирались три фигурки, несколько угловатые от французских шинелей с пелеринами.

Вполне заметные, пока небо отмечено лишь блестками первых звезд, они все ж не обращали прицельного внимания ни бастионных штуцерников, ни французских аванпостов. Хотя с обеих сторон за ними пристально следили.

– Кошмар, который, надеюсь, скоро уже кончится, – оглядываясь на разросшееся кладбище, угрюмый частокол которого они миновали только что, вздохнул мосье Шарле.

Но, как оказалось, кошмаром ему представлялась не столько бездарная гибель стольких людей. Больше, пожалуй…

– Не скрою, да и не скажу, впрочем, новости, что положение наше не многим лучше вашего, – с досадой поморщился Филипп. – Гигиена ниже всякой критики, вот сейчас снесут трупы, и хорошо, если найдется негашеной извести их присыпать, а то непременно холера, как потеплеет. И не дай бог потеплеет – и без того грязь в лагере непролазная…

Проявив своего рода отчаянную смелость, капитан Шарле сам явился за гостями почти к самому IV бастиону, в условленное место оврага, чтоб не так уж афишировать «тайное» соглашение низов при явному попустительстве сверху. Теперь уже они были на полпути к главной квартире французских войск, но вынужденно остановились на обочине довоенной дороги в Камыш.