Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

И еще, но уже в порядке исторического провидения:

Николая I определенно следует назвать одним из величайших полководцев Великой Отечественной войны. Именно Николай, строя железные дороги (и, кстати, не прогулочные, как это принято показывать, а длиннейшие на то время в Европе), приказал ввести знаменитую расширенную колею. Именно с тем, чтобы ни один паровоз без монаршего ведома не причухал к нам из Европы. И вот вам факт – никакие героические диверсии партизан так не затрудняли продвижение вермахта во все годы войны на территории СССР, как эти считаные сантиметры.

Понятно, что такой любитель армейского порядка во всем был попросту убит неудачами России в войне, в Крымской войне. Убит, причем без всякого эвфемизма.

Пишет В. Панаев (директор канцелярии императора):

«Как ни старался Его Величество превозмочь себя, скрывать внутреннее свое терзание, оно стало обнаруживаться мрачностью взора, бледностью и худобою всего тела. При таком состоянии его здоровья малейшая простуда могла развернуть в нем болезнь опасную».

12 февраля 1855 года курьер принес во дворец весть о поражении под Евпаторией, а уже «в двенадцать минут первого пополудни» 18 февраля (2 марта) 1855 года государь скончался вследствие пневмонии (простудился, принимая парад в легком мундире, будучи уже больным гриппом).

Сыну, будущему Императору Александру II на смертном одре сказал честно:

– Сдаю тебе команду не в полном порядке.

Внуку, будущему Александру III, сказал:

– Учись умирать.

Мы же скажем – это был последний царь, который выходил из Зимнего в народ без охраны – любил, знаете ли, погулять по утрам по Дворцовой набережной и даже не стеснялся кланяться первым.

Такой вот Николай Первый, которого мы нарочно тут ни разу не поминаем «Палкиным», поскольку в свое время подобного прозвища у царя не было и в помине.

Виктор еще не очнулся, должно быть, от очарования, в которое его погрузил момент сопричастности к истории. Впервые в жизни, честно говоря. Ибо какие бы загадочные мины поручик не строил на публику, но принадлежность его к лейб-гвардии отнюдь не значила причастности к дворцовым тайнам.

Это было понятно всякому петербургскому лейб-гвардейцу, кто, отправляясь на часы, оказывался вынужден заниматься тем, чем и не всякий гарнизонный солдат озаботится, идя в караул, – чисткой ружья.

А что вы хотите? При государе, который начинает свой день с упражнений со штуцером в качестве гимнастики, угодить с вахтпарада на гауптвахту очень даже легко. Не достанет пули в колодке – и «Entrez [107] Прошу-с ( фр. ). , мосье». Так что только в провинциальном обществе сходило с рук многозначительное хмыканье при упоминании скандальных имен и вельможных фамилий. А так-то…

Когда суетливый англичанин кругом обежал его фигуру, тут и там одернул полы белого мундира с эполетом и золочеными пуговицами, но, все-таки неудовлетворенный, скептически почесал бородавку на лиловатом носу, Виктор понял, что портрет его будут выхватывать из рук газетчиков на бульварах Монмартра. Он прочувствовал это так, что под исподней рубахой не то мурашки побежали, не то капли пота.

Соколовский поежился.

– Freeze, please! – зашипел на него страшным голосом англичанин, так что Виктор даже попятился, но тут же покраснел от возмущения: «Как будто я в первый раз в жизни снимаюсь на дагерротип?!»

Скепсис мистера Фэнтона, впрочем, относился к камерным съемкам вообще, а не к самой модели. В тогдашних парижских ателье нередко и потолки делались стеклянными для пущей освещенности.

Из прострации Соколовского вывел только горячий шепот на ухо:

– Вы даже не знаете, мой друг, сколько вы сделали для взаимопонимания наших армий и, берите шире, стран. Два бесстрашных русских офицера, принявших предложение явиться в расположение неприятеля и выпить на брудершафт! Ваши фигуры чрезвычайно популярны в нашей армии. Нет, в армиях! Обеих! Слух о вашем визите дошел не только до Камыша, но и до Балаклавы…

– Но как? – запоздало удивился Виктор. – Ведь говорили же о строжайшей тайне…

– А… – беспечно отмахнулся капитан Шарле. – Француз и тайна, о чем вы, в самом деле? – он снова защекотал ухо поручика щегольскими усиками. – Большого труда стоило отбиться от желающих посмотреть на…

– Русских варваров? – Виктор не знал – радоваться ли, что не стал экспонатом кунсткамеры, или огорчаться оттого, что триумф удался какой-то камерный и не так много публики восхитится его образованностью и европейскими манерами.

– И все-таки нескольким миленьким особам удалось, – признался Филипп, – употребив, конечно, все свое очарование на влиятельных людей…

По игривым морщинкам вокруг глаз мосье было понятно, что в числе влиятельных людей он был первым, если не единственным.

– В общем, некоторым дамам удалось получить санкцию на «счастливый случай», – закончил он.

– Счастливый случай?

– На то, чтоб оказаться здесь как бы случайно…

Тем временем, прогуливаясь вдоль стены с импровизированной выставкой домашних акварелей и дагерротипов на тему «Дом, милый дом. (Home, sweet home)», штабс-капитан Пустынников прислушивался к разговорам другого толка. И было что послушать чуткому уху:

– И что же королева? – спрашивал пьяненький майор французской кавалерии на ломаном английском, без всякой опаски оглянувшись на фигуру Пустынникова. – Неужто собственноручно? – француз хохотнул, приятельски припав к плечу не более трезвого «правительственного фотографа».

– Нельзя сказать, чтоб слишком изящно, – игриво повел бровями мистер Фэнтон. – Но без кряхтения и скрипа…

Впрочем, новость эта уже и не смешила, как в начале, да и не была свежа.

Среди многих талантов, не унаследованных нынешним Наполеоном у своего великого дядюшки, было и постоянство. Будучи человеком настроения, он мог раза три на дню переменить свое мнение. Сегодня Восточная война – исторический долг Франции, а завтра – Английская авантюра. Сегодня – «начать решительный штурм», а завтра – «снять осаду Севастополя». И хоть теперь известно, что это не было планом выхода из войны, а только новым планом боевых действий, всерьез поговаривали, что со смертью Николая I исчезли и причины личной вражды Наполеона к России. Того и гляди, начнет сговор с новым царем Александром Николаевичем.

Все эти метания не могли не нервировать, в свою очередь, Пальмерстона, премьер-министра Англии. 14 марта Луи Наполеон в сопровождении императрицы Евгении явился в Лондон, был принят с неслыханным излиянием чувств, с овациями, а также народными манифестациями и при полной иллюминации улиц.