Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

– Сначала пророчество оптимистическое: вскоре у нас появится еще один союзник в священной борьбе с русским медведем, этим несостоявшимся палачом европейской цивилизации…

В маслянистых глазках «маэстро» блеснула искорка, и, как ни вглядывался в его расплывшуюся румяную физиономию штабс-капитан Пустынников, глядя в зеркало на стене напротив, трудно было понять, нарочно ли Жюльен дразнится, зная, что для русских гостей французский язык так же легок, как собственный. Или этот пафосный тон должен уколоть присутствующих тут газетчиков, например, мистера Эштона из Sunday Times? Ведь заголовки их статей так походили на те фразы, что сейчас вылетели из уст оратора.

Пожалуй, все-таки второе, ибо следующую реплику иначе как иронической назвать нельзя было:

– Министр Сардинского королевства Кавур, желая снискать милость императора в предчувствии освобождения Ломбардии и Венеции от австрийцев, готов прислать нам 15-тысячный корпус. Так что война, можно сказать, выиграна, и остается только сожалеть, что никто ранее не догадался… – «маэстро» затянулся табачным дымом так основательно, что дождался, в конце концов, поощрительного:

– О чем, черт возьми? О чем никто не догадывался?

– О том, что для победы нам не хватает только 15 000 сардин, – пожав плечами, картинно удивился мосье Жюльен, мол, чего тут спрашивать. – Так что теперь в драке льва и петуха против медведя каким-то странным образом будет участвовать и сардина.

– И с тем же успехом, – фыркнул революционно-ехидный граф Петильон, но все-таки вполголоса.

– Протухло ваше пророчество, – замахал на ядовитый табачный дым «оракула» английский газетчик, спеша уязвить в ответ. – Хороша новость! В Балаклаве уже неделю как причал ремонтируют для их высадки!

– Хорошо, тогда вафли последней выпечки, – покладисто согласился «вестник из Парижа». – Сплетня, но тут я не уверен, оптимистическая ли? Тут, как говорится, кому как. Отдаю, почем и взял. Генерал Реньо д’Анжели везет в Крым не только резервы. Он везет также и отставку главнокомандующего! – торжественно произнес «маэстро».

Новость, похоже, не показалась присутствующим громом среди ясного неба, но, видимо, окончательно развеяла чьи-то надежды.

Мосье Шарле даже помрачнел и спросил, не скрывая недовольного тона:

– Кто взамен, неужели?

– Нет, эта нелепая идея больше не посещает монарха, – поторопился успокоить всех «мэтр», ведь в начале весны намерение Наполеона III лично возглавить армию уже повергало армию в уныние. – Скорее всего, рокировка произойдет тут же, на месте. И это будет генерал Пелисье.

– Коптильщик… – прокомментировал кто-то за спиной Ильи.

Тот обернулся от зеркала, в котором будто бы изучал свой подбородок, пользуясь минутой, пока накрывался стол, и от него отстали с заверениями в личной симпатии ко всему русскому, особенно почему-то к солдатским сапогам, пользовавшимся спросом и у союзнических офицеров, которым ботинки носить было и необязательно.

– L’enfumeur? – переспросил штабс-капитан Пустынников.

– Коптильщик, – подтвердил граф Петильон. – Этим титулом генерал обзавелся еще в Алжире, – с бодростью старого, но вполне еще подвижного протеза проскрипел артиллеристский майор. – Однажды он запер в пещере и задушил дымом население целой арабской деревни. Воображаете?

Илья, конечно, не мог представить себе подобного зверства, несмотря даже на опыт турецкой войны, но не успел толком удивиться, по-настоящему удивленный следующей фразой поборника гражданских свобод:

– Воображаете себе пещеру, в которую можно было загнать целое тамошнее племя! Парень, как видите, целеустремленный и не слишком разборчивый в методах достижения цели. Так что дела наши пойдут веселее…

– У нас тут тоже не скучают, – не столько возразил, сколько вырвалось у поручика Соколовского, вынырнувшего из-за спины майора.

Поручик должен был успеть поправить романтическую прядь на лбу, поскольку капитан Шарле только что обещал, что будут дамы, и одну, по крайней мере, уже видели.

– Вы о Горчакове? – тут же откликнулся «маэстро», который оказался сущим Цезарем – он не только развлекал публику, набивал бриаровую тыкву трубки и делал внемлющую физиономию традиционно глуховатому саперу, но и прислушивался ко всем разговорам в салоне одновременно.

– Вот появление в Севастополе штаба Южной армии как раз и понуждает нашего императора к решительным мерам, – отнял месье Жан-Жюльен указательный палец от биржевой сводки и помахал им над румяной плешью.

– И мы! Мы также ждем от нового русского командующего неких решительных действий! – торопливо поддакнул су-лейтенант Бертен.

Илья уклончиво промычал что-то невнятное, что-то вроде: «Если бы у бабушки было достоинство дедушки…»

– Ah? – не совсем понял су-лейтенант.

– Достоинство… То есть борода.

Появление в измученном городе пышного, по-парадному организованного штаба Южной армии, да еще и с подкреплениями, поначалу вселило в севастопольцев известные надежды – впрочем, мало связываемые лично с Горчаковым, – просто думалось, что, наконец-то, правительство пошло на решительные действия. Да и хваленый генерал всем своим видом, в частности известным приказом от 8 марта, давал понять, что прибыл: «чтобы научить воевать». Однако недели не прошло, чтобы надменные физиономии нового штаба не вытянулись – Севастополь оказался совершенно не тем, что они ожидали. Трагические реалии осады не вмещались не то что в опыт – даже в представление вновь прибывших. То, что казалось со стороны преступным бездействием, при ближайшем рассмотрении оказалось нескончаемым трудом, отчаянной борьбой за жизнь на пороге смерти.

Никакой картинной лихости. Пригибаться научились уже на второй день, а не пригибаться – много позже. Сейчас же отчаявшееся, как не бывало и при Меншикове, командование впало в откровенный ступор.

Напрасно подлинный практический руководитель обороны, адмирал Нахимов, чуть ли не «Христа ради» просил начать действия наступательные, указывая на страшные и бессмысленные потери в буквальном смысле стоящих войск – уже следующая бомбардировка выкосила в пополнении почти дивизию.

Нахимов вообще не был любимчиком командования – и не только своего.

Вот и полковник морской пехоты де Сале жаловался:

– Инициативу давно взяли бы в руки мои парни. Да, да… – непримиримо помахал он пальцем перед носом артиллерии майора. – После октябрьского светопреставления, в смысле шторма, вход в Севастопольскую бухту был свободен – останки русских кораблей разметало, – пояснил он сонливому английскому маклеру, хоть тот и не спрашивал. – И прояви командование чуть большую расторопность… – плеснул граф из бокала в сторону невидимого штаба, за стену, обитую красным шелком, но большей частью, в общем-то, на биржевую сводку, в которой маклер головного интендантства делал отметки ногтем. – Мои парни уже высадились бы на Графской пристани! – торжественно резюмировал морской пехотинец, как будто высадка уже прошла. Впрочем, спохватился: