Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

Более того – сама королева Виктория, вручая союзному императору «орден Подвязки», высший орден Британии, даже потрудилась собственноручно повязать на императорской икре золотую с бриллиантами пряжку и сгоряча писала в дневнике: «Нельзя не любить его, совсем невозможно не восхищаться им». Однако многоопытный Пальмерстон больше всего и начинал бояться Наполеона III именно тогда, когда его величество становился слишком уже любезным и преувеличенно очаровательным. Так что восторги королевы…

– С ней случается, – вдруг рассеянно прокомментировал анекдот русский штабс-капитан по-английски, так что Фэнтон, чуть не уронив приятеля с плеча, обернулся.

Илья Ильич с заложенными за спину руками обнюхивал через монокль, взятый у портупей-прапорщика Лидваля, какую-то очередную провансальскую пастораль, а когда «заметил» изумленный взгляд англичанина, лишь пожал плечами:

– Было время, принцесса Виктория была в восторге и от принца Александра, да батюшка запретил: де, принцами не торгуем, бабами – иное дело…

Да, новость была вчерашней, но тут кстати поступили и свежие.

Развесив на гнутой спинке стула цивильную шинель с модным рукавом реглан – нововведение одноименного главнокомандующего английских войск, – на его тщедушное седалище не без труда поместил свое мэтр Жан-Жюльен. Всего лишь нотариус, но отчего-то называемый всеми не иначе как «маэстро» – наверное, оттого, что «пройдоха изрядный», о чем дал понять красноречивым ироническим взглядом капитан Шарле.

Рыхлый и гипертонически краснощекий, с остатками седых локонов на висках, Жан-Жюльен тут же попал под град расспросов. Видимо, «пройдоха» юрист был своим человеком в домах парижской знати.

– Что слышно в Тюильри? В наших, так сказать, «коридорах власти»? – первым же сболтнул лишку юный су-лейтенант Бертен, то ли спеша похвастаться свободомыслием, то ли неловко пытаясь придать себе некий «посвященный» вид.

Впрочем, как оказалось, «с лишком» это было только для строевого русского офицера, привыкшего носить в кармане на случай нездорового любопытства кукиш. Привычка, к сожалению, никак не приживавшаяся ни в штабах, ни во дворцах.

Основой для всеобщего ожидания мира являлось отнюдь не жизнеутверждающее цветение природы и уж точно не успехи союзников, но невиданные упорство и стойкость русского гарнизона, посеявшие уныние не только в траншеях, но и во дворцах. Император Наполеон III, если не подумывал о снятии осады, но, повторяя судьбу великого дяди, окончательно потерял надежду на быстрое и победоносное разрешение дела.

И тут вдруг посредством таинственных откровений (les révélations mystérieuses) он узнает, что «Россия практически истощила средства для ведения войны». Пусть тезис был весьма сомнительный и таинственность откровений была совсем в духе Полишинеля, но император вдохновился.

Сведения были верны, но верны только отчасти – войну, действительно, вести становилось все более и более накладно, поэтому преемник трона пошел на заключение мира, но не приходится сомневаться, что и в противном случае война для союзников закончилась бы достаточно бесславно. Даже после сдачи части Севастополя мнение «и Москву сдавали» было весьма популярно в обществе.

Откуда же эти сомнительного качества и секретности сведения? Да из придворных сплетен же, откуда еще!

Прусский военный атташе в Петербурге граф Мюнстер в «частных письмах» из русской столицы передавал в Берлин своему приятелю фон Герлаху все, что в его присутствии «непозволительно и безответственно» – по словам самого атташе – выбалтывалось при дворе и в аристократических салонах русской столицы. Позже копии этих «частных» писем купил французский посол в Берлине маркиз де Мустье, и «в момент, когда императора Франции повергали в смущение своей непокорностью два русских редута и Камчатский люнет, он вдруг узнает, что перед Малаховым курганом и Корниловским бастионом существуют пункты, укрепившись на которых можно обстреливать противоположный северный берег севастопольской гавани, что сделает оборону практически невозможной».

Тут-то счастье и улыбнулось императору, и лишь самоуверенное упрямство новоназначенного генерала Пелисье отложило исполнение этого плана, непроизвольно надиктованного придворными болтунами.

Впрочем, так ли уж непроизвольно?

Со времен Екатерины продажность высокопоставленных русских чиновников была вопросом только цены. Рассказывали, то ли в порядке исторического анекдота, то ли как быль, что к концу жизни Николай I иногда просто терялся, не зная, кому же доверять.

В Инженерном замке Павла I под десятью запорами стояла громадная, в четыре-пять квадратных саженей, детальная модель севастопольских укреплений – что ни есть предмет строжайшей государственной тайны. И вдруг императору доносят, что генерал фон Фельдман, комендант Инженерного замка, так хорошо бережет модель, что «какие-то два господина» сумели туда проникнуть и «делали заметки в своих записных книжках».

Вне себя государь мчится в замок и налетает на Фельдмана: «Как ты осмелился, старый дурак… нарушать мое строжайшее приказание о моделях? Как ты осмелился пускать туда посторонних, когда я и инженерам не доверяю эти вещи? До такой небрежности довести, что с улицы могли забраться лица, совершенно неизвестные? Для того ли я поставил тебя здесь комендантом? Что ты, продать меня, что ли, хочешь? Я не пощажу твоей глупой лысой головы, а отправлю туда, где солнце никогда не восходит! Если уж тебе я не могу довериться, то кому же после того мне верить?»

Впрочем, как видим, моды на бдительность не было и с другой стороны.

Без особой оглядки на присутствие русских офицеров месье Жюльен решил-таки рассказать новость.

Ну, не соответствовали эти офицеры роли проницательных атташе! Один, с узнаваемой жадностью пьяницы, поглядывал на карточный столик, а другой – похоже, что дремучий провинциал, – терялся, смущался своей новой ответственной роли и столь «эполетного» общества, поэтому отчаянно строил независимые рожи. «Где уж этим двоим шпионить», – решил для себя «маэстро», чуть понаблюдав за русским штабс-капитаном, кряхтя, умащиваясь и дожидаясь, пока соберется кружок благодарных слушателей.

– Хотите знать, господа, что ждет нас в ближайшем будущем? – наконец обвел он тесный круг ленивым взглядом маслянистых глазок. – Но должен вас предупредить, пусть я только что из Парижа и, как многие тут знают, вхож в дома приличней прочих, но я не тайная депеша имперской канцелярии, я только частный оракул.

Прежде чем продолжить, месье Жюльен долго возился в кармане сюртука в поисках трубки: