Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

Но сейчас… Он увидел ее в отражении зеркала, когда добивался от смоляной пряди на лбу вполне поэтического неистовства, и первым его движением было согнать с ртутного озера зеркала рябь неверного отражения, мутный налет тумана.

«Она?! Та самая „жена или невеста“ с сердоликовой геммы? Которую он нашел в медальоне там, на поле, на груди раненого шотландца? Что с ним, интересно? Дай Бог, помер уже, не дай Бог… и она теперь вдова. А может, и не была замужем? Черт, почему сразу не посмотрел – есть ли у него кольцо? А у нее? А они их вообще носят?»

Туман над озером, когда поручик обернулся, оказался на поверку клубами сизого табачного дыма. Незнакомка плыла в нем, качая черно-траурными перьями на дорожной шляпке, и тень этих страусовых перьев не только трепетала вуалью на вытянутом бледном личике, но и в мозгу поручика Соколовского переворачивала все вверх дном, так что он даже вынужден был опереться на плечо Пустынникова, вдруг очутившегося рядом.

Вскользь серые глаза ее, на миг блеснувшие перламутром из-под тени, отразили и его, никчемного лейб-гвардейца, каковых хоть картечью коси – не переведутся, – поди, и не заметила. И вновь канули в сумрак, точно захлопнулась раковина, пряча неведомые свои драмы…

– Ты видел? – не слыша себя, выдохнул Виктор.

– Нашел чудо. Я видел кое-что другое, – непростительно равнодушно, как о чем-то незначительном, отозвался о незнакомке штабс-капитан.

Хоть сейчас волоки к барьеру за столь оскорбительное хладнокровие – с досадой скривился Соколовский.

– Вы тоже должны на это взглянуть, – твердо взял его под локоть Илья.

Черт знает, о чем думал Пустынников, когда рядом такое…

А вот Виктор теперь не знал даже – застегнуть ли верхнюю золоченую пуговичку мундира, чтобы не был виден вульгарный шелковый галстух, или, напротив, распахнуть ворот, чтоб он разметался под кадыком, как пена морская под бушпритом корабля.

– Это перст судьбы! Это она! Та, с медальона! – не то прокричал, не то, напротив, не выдавил ни звука поручик, задыхаясь.

– Смотрите, что тут, – снова вырвал его из нервного наваждения штабс-капитан, настырно всучивая какую-то газету.

Будто не на что потратить сейчас самые ценные минуты в жизни, кроме как почитать свежий The Times! – мелькнуло где-то в самом углу перевернутого сознания поручика. Тем более по-английски гвардеец далее, чем To be or not to be… не продвинулся читать.

А растолковывать ему, что значит «Диспозиция плана „Иерихон“», штабс-капитану Пустынникову было некогда. Он и сам буквально не мог поверить тому, что держит в руках.

А держал он, ни много ни мало, – план минных галерей, подведенных противником под новостройку Горчакова – контр-апроши перед редутом Шварца.

Те самые, против которых так восставал заведовавший практически всеми фортификационными работами по обороне генерал Тотлебен, да и генерал Хрущев, назначенный защищать их, так же не одобрял.

Не зря, как выясняется.

Расположенные всего в 50 саженях от французских батарей – равно в 25 саженях от первой линии русской обороны, – чертовы ложементы и без того стали самым уязвимым местом крепости. Может, это и послужило источником оптимизма союзников? И таким, что они даже не побоялись анонсировать свои грядущие победы в The Times. Мол, вот только рванем тут и тут пару «горнов», и все – неприступный Иерихон повержен.

Такая уж черта времени – публичность, или то, что теперь зовется «периодические печатные издания», еще не было оценено как источник разведывательной информации. Одна только деталь – после прокладки телеграфного кабеля из Варны в Балаклаву в английских газетах можно было найти самые свежие данные о положении дел в английской армии в Крыму и ожесточенную критику всей военной организации. Эта гласность явилась могучим двигателем английской военной реформы 1855 года, но крайне осложнила положение английского командования и чрезвычайно облегчила работу русской разведки. Статьи The Times передавались по телеграфу через Берлин-Варшаву в Петербург.

Печать еще не учла требования, выливавшиеся из нарождения телеграфа, так что строжайшей секретности военные сведения можно было раздобыть, даже попросту стянув со стола в пабе свежую газету, привезенную почтовым клипером.

«Нет уж, с этим планом всенепременно должен ознакомиться наш „обер-крот“…» – пришел к выводу Илья, пряча клишированный рисунок в кармане. Вот только поручик Соколовский так некстати сражен любовной немочью. Так что, едва пробившись в сознание поручика яростным шепотом: «Черт с этим их десертом! Вы все равно этой гадости есть не станете. Надо уходить», – Илья, кажется, потерял всякую надежду немедленно уволочь Виктора. Такой повод, как овсяный десерт, был явно недостаточен, чтоб тотчас попрощаться…

Впрочем, достойный повод скоро представился.

– Кто, русские? – рассеянно переспросила Мэри, улыбаясь натужно, только в силу суровых требований приличия.

Перед ее глазами все еще впитывались в белую холстину алые брызги из-под рыжих завитков волос на развороченном виске, застывшее изумление в глазах Рональда, закатившихся под веки.

– Русские… – повторила она и, наконец, проследила взглядом за бесцеремонным пальцем юноши – французского су-лейтенанта, самым навязчивым и самым нелепым из моментально образовавшегося рядом с ней тесного круга плакальщиц.

И француз действительно был нелеп. В то время как все прочие наперебой сочувствовали горю юной леди, украдкой любуясь вытянувшимся ее личиком, игрой жилок на открывшейся шее и, в конце концов, рельефом лифа, месье Бертен не придумал ничего утешительней, как показать Мэри убийц ее Рональда. И, кажется, даже хвастал близким знакомством с этими злодеями.

– Мосье Пустынникофф! Мосье Соколовски! – кликал он, раздвинув аксельбанты и эполеты, теснившиеся вокруг Мэри и над. – Соколовски – это от Сокола, – сведуще пояснил он, картинно отбрасывая волосы за спину. – И, кстати, он участвовал в том же сражении, где погиб ваш жених…

Что тут должно было привлечь юную леди Рауд – то, что поручик был в числе косвенных убийц баронета Мак-Уолтера? Или то, что теперь она свободна от каких бы то ни было обязательств и, значит, вполне могла рассчитывать на «страдания молодого Бертена»?

Мэри посмотрела на него сквозь вуаль, а может – и сквозь самого су-лейтенанта, – и его счастье, что он не видел этот взгляд, иначе б охота до столь неуклюжих ухаживаний отпала бы надолго.

Впрочем, тут инициативу перехватил Виктор… и вряд ли более удачно:

– Очень приятно-с, – начал поручик Соколовский отчего-то по-русски и отчего-то даже с лакейским присвистом, что полагал всегда неприличным либералу, так что смутился, перевел совсем некстати на французский: – Я помню чудное мгновенье, – и тут окончательно потерялся.