Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

Дом Циммермана над рекой. С берега виден остров и корпуса Кренгольмской хлопковой мануфактуры — красные амбары, как называют их местные жители. Немцы в начале войны заняли склады под временный лагерь для военнопленных и устроили здесь братскую могилу — тысячи красноармейцев на закрытой территории умерли от голода и болезней. Участок был окружен колючей проволокой и оцеплен охраной. Люди просто сидели на голой земле и медленно умирали без воды и еды.

Затем в наскоро построенные бараки свозили евреев из Польши, Голландии, Белоруссии, чтобы методично уничтожать в газовых камерах.

После войны многие задавались вопросом, зачем германское правительство занималось перемещением сотен тысяч обреченных на смерть, а не расправлялось с ними на месте. Напрашивался один ответ: чтобы скрыть следы и масштаб преступлений и помешать возможному в будущем расследованию. Отчасти это удалось.

Поэтому советские войска, освобождая концлагеря, тут же собирали свидетельства нацистских преступлений, описывали увиденное и снимали на кинопленку. Позже эти кадры сыграли важнейшую роль в ходе Нюрнбергского трибунала.

Однако разрушать лагеря советская власть не торопилась. Арестные дома покрывали побелкой, над железными воротами сбивали нацистские лозунги и водружали новые. «Честный труженик всегда в почете». «Лучший воспитатель — лагерный режим». Места на крепких нарах, сколоченных хуторскими плотниками, заняли военнопленные финны, румыны, испанцы и пособники оккупантов — советские граждане.

Во время Нарвской наступательной операции в июле сорок четвертого в городе шли ожесточенные бои, здания подверглись сильным разрушениям. Теперь лагерные строительные роты восстанавливали фабрику и прилегающие кварталы.

Дом, который искал Воронцов, располагался неподалеку от петровских бастионов, в тихом и живописном месте, где некогда возвышалась усадьба шведского промышленника. Дворец сгорел, но сохранился флигель на каменном фундаменте, с высоким крыльцом. Тут и поселился известный на всю округу доктор Циммерман.

Неделю назад Алексей встретил доктора в приемной Гакова. Циммерман коротко расспросил о здоровье, не возвращается ли кашель и боли в груди. Выписал рецепт в аптеку и черкнул свой адрес на листке с подробным указанием, как найти дом. Сказал, что в субботу празднует день рождения, будет рад видеть у себя. Добавил, что ожидает только двух-трех близких друзей.

Алексей удивился приглашению. Решил как-нибудь потом ответить письменно извинением и отказом. Но в последнее время душу его пожирала такая мучительная тоска, что захотелось вдруг побывать в интеллигентном доме, вспомнить удовольствие отвлеченного разговора о книгах, о живописи; послушать классическую музыку, которую, как все знали, Циммерман очень ценил и собирал на граммофонных пластинках.

Теперь Воронцов стоял у калитки и смотрел во двор, где заливался лаем и гремел цепью большой лохматый пес. Подмывало повернуть назад, оградить свое одиночество от вторжения чужих голосов и прикосновений. Алексей даже представил, как возвращается в сырую комнату, сворачивается креветкой на скрипучей кровати, подтягивает колени и сдавливает палец на ноге с загноившейся ранкой от вросшего ногтя. Почувствовал, как всё его существо растворяется в боли, словно кусок сахара в кипятке.

Но доктор уже вышел на крыльцо, придержал пса.

— Тихо, Кербер! — Приглашающе махнул рукой. — Заходите, Алексей Федорович. Рад видеть. Уж извините, собака у меня лагерная, охранная. Не любит чужих.

— Нам тут без собаки нельзя. Зарежут, — добавила низенькая женщина в цветастой косынке, пристально, из-под руки оглядывая гостя.

Алексей слышал, что с Циммерманом живет его шестидесятилетняя тетка, которая управляется по хозяйству и, как и многие жители городка, держит кур, разводит огород.

Воронцов покосился на заросли непролазных кустов вдоль реки, на смотровые вышки лагеря. Поторопился зайти в дом.

Не зная, что подарить имениннику, он принес бутылку крепленого вина и теперь чувствовал неловкость за то, что пожалел полторы сотни на коньяк и конфеты.

В гостиной, обставленной с неожиданным шиком — дубовый резной буфет, кресла, стол под ковровой скатертью, как на полотнах малых голландцев — сидел небольшой человечек с грустным лицом эстрадного комика. Его щеки, словно вуалью, были покрыты сеткой склеротических сосудов.

Циммерман коснулся плеча Алексея, подталкивая легким движением.

— Вот, инженер с комбината, Алексей Федорович Воронцов. Это моя тетенька, Руфина Осиповна, а это…

— Гуревич, очень приятно, Гуревич, — человечек сжал ладонь Воронцова двумя руками, неожиданно сильными и мозолистыми.

Доктор извлек из недр буфета чашки нежнейшего фарфора, молочник, серебряную сухарницу. Тетка внесла пузатый самовар.

Воронцов сразу ощутил, как его обволакивает покой чужого налаженного быта. Призрак Августы Францевны одобрительно взирал на благопристойный бюргерский уют.

— Я вам сочувствую, товарищ инженер, — хлюпнул носом Гуревич. — У вас такое благородное лицо. Иметь такое лицо в наше время — опасная, непозволительная роскошь.

Циммерман пояснил для Воронцова:

— Григорий Маркович изрядный шутник.

Гуревич печально вздохнул.

— Какой резон делать рекламу, когда нельзя заработать? Вот если б за остроты давали хотя бы пятьдесят копеек, я бы за месяц пошил себе барашковое пальто.

— Допустим, заработать можно. Лет десять за анекдот, — невозмутимо заметил Циммерман. Гуревич начал нервно обмахиваться газетой.

Тетка впустила нового гостя. Это был высокий блондин лет сорока, привлекательной наружности, в круглых очках и начищенных ботинках. Отчего-то он насупился при виде Воронцова.

— Проходи, Витенька, — Циммерман радушно расцеловал новоприбывшего в обе щеки. — Мой давний приятель Виктор Новожилов, начальник отдела промкооперации, член городской ревизионной комиссии. Вы не знакомы с Алексеем Федоровичем? Ведь ты бывал на Комбинате.

Воронцов припомнил, что где-то видел этого человека — на планерке или в директорской столовой.

— Не в городской, а в областной ревизионной комиссии, — поправил Циммермана «Витенька», не меняя угрюмого выражения лица.

— Так вы инженер с Комбината, — уточнил Гуревич, продолжая оглядывать Воронцова подслеповатыми глазками. — Секретный? Впрочем, не говорите — зачем мне это знать? А я, видите ли, простой сапожник. Ставлю набойки, выправляю каблуки, подшиваю валенки. Могу изготовить пару ботинок из вашей кожи.

— Спасибо, впишу этот пункт в завещание.

Циммерман усмехнулся и, проходя, ласково коснулся плеча Алексея.