Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

— Рад, что вы пришли.

«У них какой-то заговор. Шпионы, политические? Впрочем, какая разница», — думал Воронцов, наблюдая за тем, как хозяин расставляет рюмки, вынимает из буфета графин с прозрачно-рубиновой жидкостью. Белые крупные руки доктора, лицо с чуть впалыми щеками, широко посаженными глазами и узкими, но довольно массивными челюстями выдавало породу, но заставляло вспомнить о каком-то животном или насекомом.

— Прошу любить и жаловать. Смородиновая наливка на чистом медицинском спирте.

Тетка внесла на противне большой пирог, распространявший сладостный жирный аромат. Гуревич одобрительно засопел, Новожилов перестал сверлить Воронцова мрачным взглядом и по-детски причмокнул.

— С чем пирожок? С курятиной? О, это я люблю.

— Ну, прошу за стол. Предлагайте тост, Гуревич.

Сапожник поднялся, двумя пальцами осторожно сжимая ножку хрустальной рюмки.

— Как вы знаете, в апреле нынешнего года было произведено снижение отпускных цен на такие продукты питания, как масло, сахар, мука, мясо, хлеб, рыба и водка… Также подешевели товары легкой промышленности и хозяйственное мыло.

— Только без политики! — поморщился Новожилов.

— Мы наблюдаем перевод на мирные рельсы легкой промышленности страны, — невозмутимо продолжал Григорий Маркович. — Вместо военной формы швейные фабрики начали осваивать выпуск бытовых вещей и обуви.

— Переходите к сути, — потребовал Циммерман.

Вскинув брови с комическим достоинством, Гуревич сделал паузу.

— Я лишь хочу сказать, что такой несерьезный человек, как я, переживший столь серьезные испытания в жизни, впервые за долгое время имеет основания для оптимизма…

— Выпьем за это, — оборвал Циммерман.

Гуревич еще продолжал:

— Хотя весь мой опыт говорит о том, что никогда и ничто не становится лучше со временем…

Выпили. Тетка вынесла миску дымящейся картошки, жареную курицу, овощной салат. Выпили за хозяина, начали звенеть тарелки — гости без особых церемоний набросились на еду.

Спирт с непривычки ударил в голову, и Алексей почувствовал, как утихает душевная тоска, донимавшая его в последние дни. Попробовал пирог — блаженство. Пересел в кресло у окна, о нем забыли, он наблюдал.

Доктор говорил:

— Интеллигенция заигралась в невинную жертву, как, знаете ли, проститутка в гимназическом платье. Ее, конечно, жаль, но совсем не так, как ей хотелось бы и как ей представляется. Интеллигенция не прочувствовала и не выразила великой трагедии вместе с народом, она вечно противопоставлена стихии народной радости. Как, впрочем, и народному гневу… Вечно умывает руки, как Понтий Пилат, а после принимает позу оскорбленной невинности. Противно! Вот когда интеллигенция научится смирению, отринет гордыню, по-настоящему почувствует себя частью большого народного тела, тогда, может быть…

— Золотые слова! — поддакивал Гуревич. — Время дало мне чудесную возможность отринуть гордыню. Кто я сейчас? Преуспевающий сапожник в промкооперации. Кем я был раньше? Бездельник, волокита, дурной студент, поэт средней руки. Мамаша держала литературный салон, папаша… Впрочем, не важно. Шатались по кабакам со всяким поэтическим сбродом… Кокаин, мелодекламация, Михаил Кузмин в туманном облаке обожания. Не слышали, товарищ Воронцов? Разумеется, откуда! Его близкий друг, Юрочка Юркун, был похож на вас. Тот же астеничный тип, что-то скандинавское… И поголовно все писали стихи, будто плотину прорвало.

— Вы мало рассказываете о том времени, Гуревич, — заметил доктор. — А жаль.

Гуревич замахал руками.

— Бюллетень археологических раскопок — кому это теперь интересно?! Просто слегка удивительно, что на долю нас, смешных людей, выпала столь монументально серьезная эпоха. Я удивляюсь, как мы до сих пор живы, болтаем о пустяках и едим пирог с курятиной…

Алексей разглядывал гравюры на стене. Битва кентавров и лапифов. Набухшие мускулы, искаженные напряжением черты. Вспомнились лица с газетной полосы: Ворошилов, Молотов, Маленков… Нет, об этом лучше не думать. Ведь власть бывает чертовски обаятельна. Ганимед, похищаемый Зевсом-орлом. Подросток Эрот, принимающий чашу с вином из рук Диониса. Воронцов успел уже сообразить, какая общая тайна может объединять гостей Циммермана. Но пока что не решил, готов ли хоть в какой-то мере доверять хозяину столь оригинального по нынешним меркам жилища.

— Это гравюры с дачи Елисеева. Солдаты топили печи. Спасла библиотекарша, чудом сохранились, — пояснил доктор, заметив интерес Воронцова. — Я приютил у себя.

Негромко, ласково доктор пригласил:

— Пойдемте-ка в мой кабинет, Алексей Федорович. Послушаю вас.

Кабинет Циммермана украшал еще один лист из альбома с гравюрами. Мраморный фавн, бесстыдно раскинувший чресла в послеполуденном сне.

Нет, нужно вырвать, выжечь, забыть. Умерло и похоронено. Выдумал себе любовь к отпетому уголовнику, влез в неприятности с головой…

Циммерман достал стетоскоп.

— Снимите-ка пиджак и расстегните рубашку. Вдохните глубоко и не дышите. Выдох. Теперь дышите ровно. Хорошо.

— Книги у вас роскошные, — не удержался Алексей. — Рильке!

Циммерман вытянул томик, зажатый медицинскими энциклопедиями.

— Возьмите, я все равно уж не буду перечитывать. Вы ведь владеете немецким?

Воронцов заставил себя ответить небрежно.

— Немного, в школе учил.

Открыл сразу на том сюжете, который навсегда засел в голове. Орфей и Гермес ведут Эвридику из царства Аида.

Разве знал он когда-то, заучивая звонкие строфы, что станет сам бесплотной тенью, блуждающей по тропикам собственной памяти, скованный безволием, как в тесных погребальных пеленах.

Доктор сел к столу, выписал рецепт.

— Вот, товарищ Воронцов, в нарвской аптеке вам приготовят — у них есть витамин Е и масло какао. Я бы вам еще рекомендовал усилить калорийность питания. Мясо, жиры, куриные яйца. И знаете что? С вашей склонностью к ипохондрии нужно иметь обязанности в жизни.

— У меня их достаточно.

— И все же я бы вам рекомендовал жениться. Дети, пусть и чужие, — это все же ответственность. Почувствуете себя полезным. Таисия Котёмкина простая женщина, но не глупа и вполне способна оценить вашу жертву.

Циммерман бросил в ящик стола стетоскоп.

— А интимная близость — что ж, для семейной жизни не это главное. Выдумайте объяснение. Ранение, болезнь. Могу вам справку выдать.

— Со своей жизнью я разберусь сам, — вспылил Воронцов, надевая пиджак и пряча книгу в карман.

— Сомневаюсь. Вы очень неосторожны, Алексей Федорович. Даже до меня доходят слухи о ваших странных пристрастиях к обществу молодых уголовников. Хорошо еще, сейчас такая неразбериха во всех инстанциях. Аресты, кадровая перетряска. Все ждут, куда повернется руль. Если бы не это…