Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

Вместе с тем Квашня почуяла, что перемены в жизни Таси происходят неспроста, и сразу отгородилась от нее показным высокомерием. Теперь она звала Таисию не иначе, как «барыня-сударыня» или «мадам-в-жопу-дам», вышучивая при ней креп-жоржеты, фильдеперсовые чулки и кружевные панталоны, намекая, что Тася ради пошлых нарядов уронила женскую честь и пошла по рукам. Нютка сопровождала подначки Зинаиды заразительным хохотом.

Таисия не сердилась, не вспоминала Квашне, как та ее сама толкала к житейским удовольствиям, сетуя на короткий бабий век. Вины за собой Тася не чувствовала и в ответ на ерничество молчала либо отшучивалась.

Злословие, впрочем, не мешало Квашне разворачивать свою сектантскую деятельность. Выяснилось, что по воскресеньям в Нарве Зинаида сама правит по старообрядческим книгам домашнюю службу, читает проповеди и «пророчествует». Тасе об этом рассказала Анна, которая бывала на этих бдениях и живо описывала злющих старух, скопцов, «богом ушибленных» инвалидов, исковерканных войной и болезнями, которые стекались с окрестных поселков послушать «матушку Зинаиду». Нютка шепотом призналась, что на этих сборищах вечно пьяная баба Квася падает оземь, трясется и кликушествует, а болящие кладут на себя ее руки, суют головы ей под подол. Многие верят в целительную силу «блаженной пророчицы».

Тася мимоходом заглянула в «Старообрядческий церковный календарь», который служил Зинаиде молитвенником и отсчитывал «от Рождества во плоти Бога Слова 1953 год, от Адама лета 7461». По этому календарю начало весны приходилось на восьмое марта, по новому стилю двадцать первое, а начало лета на девятое, по новому стилю на двадцать второе июня, первый день войны.

Удивительно показалось, что в советское время еще печатают такие книжки. Впрочем, в календаре упоминались и государственные праздники — День рождения Ильича, Первомай, годовщина Революции и День сталинской конституции 5 декабря.

Тем временем Николка нагулял где-то воспаление ушей, Настю переводили в новую школу, там требовали справки о прививках и копию трудовой книжки матери. Пока Таисия бегала по кабинетам, сдавала обходные листы, выписывалась из комнаты в бараке и принимала буфет под материальную ответственность, ребятишек то и дело приходилось оставлять в прачечной на попечение Анны и бабы Зины.

Хорошо хоть переезд, о котором Таисия больше всего тревожилась, случился так быстро и ловко.

Николка играл под столом у окна, Настя помогала матери сортировать белье, когда в прачечную заглянул шофер с нарядом на перевозку вещей. Оказалось, что Комбинат выделил машину всего на три часа, и никому не пришло в голову предупредить об этом заранее.

Накинув платок на плечи, Тася поехала вывозить из комнаты свой небогатый скарб, которого набралось неожиданно много. Торопливо вязала в тюки детские пальтишки, постели, посуду. Помогала шоферу тащить по узкой лестнице кровать, стол, комод. После вещи заносили в новую квартиру. Тут, спасибо, пособил сосед-химик, который, на счастье, оказался дома. Но шофер все равно выторговал у Таси шестьдесят рублей на водку: хорошо, оставалась последняя сотня от получки.

В прачечную вернулась уже к окончанию рабочего дня. Нютку встретила в дверях, размалеванную, в газовой косынке.

— На танцы не пойдешь?

— Да куда мне! — Тася махнула рукой.

Зашла, хотела позвать ребятишек. Но услыхала из угла, где стоял сундук Квашни, монотонный голос на одной ноте, будто капли били по голове.

— …Огромный был этот истукан, в чрезвычайном блеске стоял он пред тобою, и страшен был вид его, — бубнила Зинаида. — У этого истукана голова была из чистого золота, грудь его и руки его — из серебра, чрево его и бедра его медные, голени его железные, а ноги его частью железные, частью глиняные.

Тася чуть отогнула занавеску и увидела Настю и Николку, сидящих тихо на скамеечке. Квашня читала им Библию, будто страшную сказку.

— …Камень оторвался от горы без содействия рук, ударил в истукана, в железные и глиняные ноги его, и разбил их. Тогда всё вместе раздробилось: железо, глина, медь, серебро и золото сделались как прах на летних гумнах, и ветер унес их, и следа не осталось от них; а камень, разбивший истукана, сделался великою горою и наполнил всю землю…

— Что это вы, Зинаида Прокофьевна, детей мне пугаете?! — в раздражении Таисия подозвала детей. Николка бросился, прижался к матери, спрятал голову.

— Пророчествую я, Таисия, — спокойно, будто о житейском деле, сообщила Квашня. — Заметила в себе такое расположение.

— Совсем рехнулась от пьянства! — Тася сплюнула на каменный пол. — Советская власть, какие нынче пророчества? Обман один, да и все!

— Гляди, девкя… Больно ты осмелела, греха не боишься.

— Чего мне бояться? Жизнь моя трудовая, — строптиво ответила Таисия, успокаивая сына, осматривая больные ушки. — Не плачь, Николка. Знаешь, какой у нас нынче праздник? Пойдем на новую квартиру. Там и ванна с горячей водой, и плита на кухне газовая, печку не надо топить.

Сынок улыбнулся, Настя ахнула радостно:

— Правда, мама? Нам комнату дали?

— Я же тебе говорила. Что, не верила? Думала, выдумки? А вот и правда. Я и вещи перевезла — сейчас всё сами увидите.

— Поди-ка ты сюда, Таисия, — позвала Квашня. — Погляди напоследок, чего бояться-то надо. От всех таила, а тебе открою.

Квашня скинула на пол свою постель и, согнувшись, выдвинула из угла сундук, обитый коленкором на манер входной двери. Открыла крышку, выгребла тряпье. Пахнуло мышами, нафталином, подгнившей материей и звериным мехом, истлевшим от старости.

Квашня перекрестилась:

— Едино же сие не утаится вам, возлюбленные, яко един день пред Господем, яко тысяща лет, яко день един…

Круговым движеньем рук, будто отжимала белье, Зинаида стала обдирать газеты, которыми был оклеен весь сундук изнутри.

Таисия смотрела на сумасшедшую старуху, не зная, что делать — то ли плюнуть и уйти, то ли бежать на улицу за помощью. Мнилось, что Квашню накрыла пьяная горячка.

Из-под газет показались нос, сероватые щеки, волосы с золотыми бликами.

Отрубленная голова лежала на тарелке, в бульоне крови, тонкие пряди налипли на лоб. Лицо изображало застывшую смертную муку и напоминало инженера Воронцова, когда тот метался в горячке.

Настя сжала ручки на груди, будто в мольбе.

— Мама, что это?! — всхлипнул Николка, пряча лицо.

— Глава Иоанна Предтечи, — глухо отозвалась Зинаида, осенив себя двоеперстно. — Иоанн тот был пророк, крестил Христа в реке Иордань. Женщина его погубила, Суламея.

Дальше повылезли из-под газет глаза и руки, крылья и головы, окруженные золотым сиянием. Квашня бормотала:

— Вот они, родимые… Пророк Илия едет по небу в огненной колеснице. А вот поможеница в родах. Видишь, держит яйцо, а в яйце младенчик? А это Образ Пресвятой Взыскание Погибших…