Светозар Чернов - Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка

— Мистер Фаберовский, вы уже спите?

— Какое там спите! — поляк повернул выключатель.

— Пророчества матросов сбылись, — сказала она, присаживаясь на краешек дивана.

— Это как это?! — Фаберовский даже сел на постели. — Мистер Крапперс утонул?

— Нет, но у нас на борту только что от апоплексического удара скончался пассажир третьего класса. Об этому доктору Мэю сообщил корабельный врач. Мистер Ашуэлл предложил завтра пустить подписку в пользу вдовы, которая тоже едет третьим классом. А еще дядюшка сказал, что в Ливерпуле пассажиров подвозил старый Джо — а это плохая примета.

— Надо бы с мистера Крапперса взыскать вдвое против того, что соберут с остальных пассажиров, — сказал Фаберовский и добавил, помня уговор с Мактарком: — Но вам, наверное, пора, ваш дядюшка будет недоволен, что вы одна ходите ночью по пароходу.

— Дядюшка пошел в третий класс к вдове. Покойный тоже был шотландцем.

— Не бойтесь, мисс Мур, больше у нас на пароходе уже ничего не случится. Это было просто совпадение. Идите к себе и спите спокойно.

— Доброй ночи, мистер Фаберовский.

— Доброй ночи, Алиса.

Поляку показалось, что она окаменела, словно ждала чего-то еще.

Из каюты Крапперса донесся то ли стон, то ли скрип обшивки.

12 января, среда

Встреча с незнакомцем в «Англо-американском баре» так потрясла Артемия Ивановича, что уже в семь утра он дежурил на рю де Гренель у ворот русского посольства. Ворота открылись только в десять, когда на службу приехал первый советник Гирс. Во дворе еще час пришлось ждать Рачковского. Когда, наконец, они оказались в кабинете, у Артемия Ивановича зуб на зуб не попадал уже не только от страха, но и от холода. Путаясь в словах и стуча зубами о стакан с дешевым коньяком, Артемий Иванович принялся излагать начальнику историю о загадочном поляке. С его слов дело выглядело так: посетив с врученным ему билетом цирк («как вы и обещали, Петр Иванович, представление отменное») и вызвав у французской публики пароксический приступ любви к Государю императору и всем его подданным, а также к новым победам России в Туркестане и Болгарии, он утвердил на конце шеста при помощи местной цирковой барышни русский флаг над черной пучиной вод, символизирующей Дарданеллы и Проливы.

— Да-да, — сказал Рачковский. — Объясни-ка мне, любезный мой, насчет флага, очень уж наш посол просил меня прояснить для него этот случай, поскольку ходят разные слухи. Это правда, что вы специально обрушили помост с русским флагом и артистами, изображавшими французскую администрацию, в воду, и что вас пришлось выводить из цирка с полицией?

— Они сами свою администрацию уронили, Петр Иванович. А что до полиции, так то дирекция вызвала, чтобы нас по домам развезти: мы же мокрые были. Все было очень уважительно и без всякого скандала.

— Ну хорошо, предположим, что так и было. Но куда вы со своим родственником дели лягуху? Ко мне вчера сам господин Оллер явился, сказал, что они уже третий день вынуждены выпускать вместо нее мадам Бланк. Зрители жалуются, а мадемуазель Крюшо, которая единственная могла бы удовлетворить публику своим экстерьером, смертельно боится воды.

— А я-то тут при чем?! Она у Апполона Петровича в номере целыми днями на диване спит. Очень уж она к водке неприученная.

— Ну вот что. Чтоб лягуха через час была в цирке. А тебе пора к остальным присоединяться. Мы все уже три дня проверяем адреса по Парижу. Я даже Леончика Гольшмана в Пасси отправил, хоть он и отговаривался тем, что не агент, а мой секретарь, и без него бумаги агентуры погрузятся в хаос. Один только ты почему-то не у дел, хотя тебе первому следовало бы начать своих знакомцев разыскивать.

— Да как я их буду искать незнам где? Я же этими делами не занимался отродясь!

— Обычным образом будешь искать. Я тебе дам список адресов — и пошел обходить.

Оказалось, что Рачковский, вручив префекту Граньону и чиновнику, ведавшему полицейскими книгами с регистрацией новоприбывших в Париж, небольшие новогодние подарки, получил от них украшенный трехцветной розеткой скоросшиватель со списком супружеских пар, поселившихся в Париже в период с 20 декабря и до Нового года. Это было очень неудачное время для подобных проверок, потому что к новогодним праздникам Париж наводнили приезжие. Тысячи адресов, каждый из которых нужно было посетить. А у Рачковского было всего восемь наблюдательных агентов: четыре француза с Бинтом во главе да четверо русских. Не считая, конечно, Артемия Ивановича, Милевского и секретаря Гольшмана.

— Хотя тебя, скотина, не следовало бы на улицу выпускать, но у меня каждый человек на счету, — сказал Рачковский. — Так что я определил тебя на самый безопасный район, в 19 и 20 округа. Там русских практически не бывает, да и места тебе знакомые. Ты же там где-то галантерейному ремеслу обучался?

— В «Бережливом самаритянине» на бульваре Сен-Дени, — буркнул Артемий Иванович. — Только меня и туда нельзя отправлять.

— Это почему еще?

— Потому что я единственный, кто знает в лицо их третьего сообщника! Когда вчера вечером мы с Нижебрюховым скрывались в американском баре, где никогда ни одного русского не бывает, явился какой-то польский мазурик и стал к Аполлону Петровичу приступать: он, дескать, жандармский начальник, и якобы усмотрел в поведении Аполлона Петровича признаки неблагонадежности. Я этому мерзавцу стал было объяснять, что такие фокусы ему даром не пройдут, а он мне и говорит: «А тебя, Гурин из Женевы, мы приговорили к смерти через эксплозинацию. И ради этого за динамитом готовы поехать даже в Америку!». И еще что-то про немецкого начальника ввернул, только я не понял. Он и с ирландцами знакомство завел, зная их как сведущих в террористической делах людей.

Появление поляка озадачило Рачковского. Оно означало, что в Париже имеется в наличии, скорее всего, еще одна группа террористов, подчиненных одному немецкому начальнику и преследующих одну и ту же цель. Понятно было, что они как-то случайно встретили Артемия Ивановича, и чтобы избежать подобных случайностей перед самым покушением, когда подобная встреча могла разрушить все планы, решили припугнуть его в надежде, что тот струсит и сбежит из Парижа. Того, что сообщил Артемий Иванович, было слишком мало, чтобы надеяться отыскать кого-либо из этой второй группы, но пренебречь даже малейшей возможностью было бы непростительно. Поэтому прежде чем отправить Артемия Ивановича в обход по адресам, Рачковский велел ему составить словесное описание поляка, которое в тот же вечер присовокупил к уже имевшимся со слов Бинта описаниям Посудкина и Березовской.

Последующие девять дней Артемий Иванович провел на ногах, исходив вдоль и поперек весь северо-восточный Париж между Северным и Восточным вокзалами, кладбищем Пер-Лашез и бульварами Макдональд, Серюрье, Мортье и Даву. В обед агенты вместе с Рачковским собирались в бульонной у Дюваля на рю де Риволи, а затем шли в ближайшее кафе, где и обменивались новостями. Ни Артемию Ивановичу, ни другим агентам Рачковского так и не улыбнулась удача. Артемию Ивановичу оставалось обойти несколько адресов в кварталах, прилегавших к парку Бют-Шамон, и он как-то успокоился и уже надеялся в глубине души на то, что Посудкин и Березовская вернулись в Женеву и оставили его в покое. Решив оставить дела на вечер, Артемий Иванович купил в булочной напротив здания окружной мэрии горячую булку в дорогу и отправился на желтом омнибусе обедать.