Светозар Чернов - Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка

— Я не буду ничего читать.

— Жаль, я бы с удовольствием послушал ваши рассказы и анекдоты. А вы, мистер Мактарк?

— Я бы мог сыграть вам песню собственного сочинения. Она называется «Пожар в нитроглицериновом цеху», но я не взял свою волынку и вынужден воздержаться.

— Может, а капелла?

— Идите к черту!

— А вы, мистер Фаберовский?

— А я мог бы изобразить веселого лудильщика, околачивающегося у чужого забора, но у меня это никогда хорошо не получалось. Кэбмены всегда смеялись над моими потугами. Впрочем, как и лудильщики всегда смеялись, когда я изображал кэбменов. Я бы подпел мисс Мур, хотя у меня нет голоса и я не знаю слов, но если честно, лейтенант, в моем нынешнем состоянии я могу изобразить только чревовещателя, который старается удерживать слова и все остальное внутри себя.

Еще несколько человек выразили готовность продекламировать комические рассказы, и концерт был объявлен открытым. Сперва произошла некоторая заминка, поскольку никто не решался начать первым, но в конце концов по старшинству это право было предоставлено Ашуэллу, а аккомпанировать взялись миссис Стиринг и мисс Кери, которым Молли Дуайер пришлось уступить место за пианино.

— Прошу не судить меня строго, джентльмены, — сказал банкир. — Я скромный американец, а не Ричард Темпл и не Уолтер Браун.

И он итальянским речитативом стал исполнять песенку из салливановской «Пейшенс» [1] Песенка из салливановского мюзикла стала чем-то вроде четвертого гимна Великобритании. , в которой полковник Калверли перечислял достоинства, необходимые настоящему драгуну: богатство царя и семейную гордость арагонских грандов, силу проклятия Мефистофеля и безрассудность рубаки лорда Уотерфорда, чванливость Родерика Чизхольма, выведшего свой клан против англичан, и проницательность Паддингтонского Поллаки — этот куплет Ашуэлл выбрал специально ради Фаберовского, — грацию одалиски, возлежащей на диване, стартегический гений Цезаря или Ганнибала, опыт сэра Гарнета в побивании канибалов, остроту Гамлета, щепотку Скитальца, чуть-чуть от байроновского Манфреда, от берлингтонского бидля, от ричардсоновского шоу, от мистера Микобера и от мадам Тюссо.

— Да-да-да-да-да-да-да! — невзыскательная публика подхватила веселый припев, а после наградила Ашуэлла бурными аплодисментами.

За банкиром к пианино вышла Алиса Мур, и Фаберовский, сдерживая тошноту, последовал за ней. Пела Алиса очень хорошо, но недолго. Оборвав песню на полуслове и с трудом улыбнувшись поляку, она быстро удалилась в каюту.

Теперь Молли Дуайер удалось, наконец, вытеснить миссис Стиринг и мисс Кери, и она уселась за клавиатуру сама. Набрав в грудь воздуха, она торжествующе взглянула на Фаберовского, севшего на чье-то чужое кресло за столом близ пианино, и ударила по клавишам.

У моего ковбоя

Есть маленькая штучка.

Вот беда, вот беда –

Маленькая штучка.

Дам бросило в краску, и даже мужчинам стало как-то неудобно. Казалась, что довольная собой донельзя американка просто не понимает, о чем она поет. Но уже после первого куплета Молли Дуайер взвизгнула неестественно, и ко всеобщему облегчению тоже ретировалась из обеденного зала.

— Пожалуй, побегу за ней, — сказал Фаберовскому Мактарк. — Как бы они там снова не сцепились.

И он ушел, а поляк выбрался из кресла и спросил у Ашуэлла, всегда ли тот участвует в подобных концертах.

— Всякий раз, когда пересекаю Атлантику.

— И досиживаете до конца?

— Непременно. Обычно я один и досиживаю.

— На месте пароходной компании я бы наградил вас знаком «Почетный уайтстарец». А вот я, пожалуй, пойду на палубу.

— Только не повторите подвиг Барбура.

Фаберовский вышел к парадной лестнице и поднялся наверх. Сделав несколько неуверенных шагов по качающейся прогулочной палубе, он вцепился в гудевший от ветра стальной трос леера. Дождь прекратился, но ледяной ветер пробирал сквозь сюртук до самых костей, обдавая солеными брызгами. Зато тошнота слегка отступила, и стало даже как-то легче дышать. Рев океана в темноте был ужасающим, но еще страшнее был вой ветра в снастях над головой. Поляк поднял голову и увидел круглую луну, которая, казалось, хаотически болтается в несущихся на восток с бешеной скоростью драных облаках, словно привязанный к верхушке мачты желтый светящийся шар. Глаза Фаберовского постепенно привыкли к темноте, и он стал различать гигантские волны, вздымавшиеся вокруг «Адриатика». Дрожа всем узким длинным телом, пароход задирал нос почти к самой луне, а потом проваливался в черную бездну, содрогаясь от удара о волны. Затем он вновь вздымал из океана к небу нос, и вспененная вода перекатывала по горбатой штормовой палубе, с шумом прокатываясь по променадам до самой кормы.

— Ну, как вам нравится ночное море? — на прогулочной палубе показался капитан Парселл, которому наскучило сидеть в душном салоне. — Летом оно еще и светится. Правда, летом и пассажиры весь день торчат на палубе или дремлют в шезлонгах, а не забиваются в каюты.

— Никак не ожидал, что в снастях так воет ветер, — ответил Фаберовский.

— У меня была однажды пассажирка, которая всерьез утверждала, что видит, как дребезжат от ветра кольца Сатурна, и слышит скрежет небесных сфер. Хотите чаю? А то я утомился сидеть в салоне. Лейтенант Ноппс так нагрузился и стал показывать тенями такие штуки, что мне пришлось затушить свечку.

Фаберовский не стал отказываться, и капитан впустил его к себе в каюту, что находилась сразу за рулевой рубкой. В просторной комнате, служившей по совместительству штурманской, стояли два кожаных дивана и огромный стол с картой, расстеленной на нем и прижатой латунными грузиками. Парселл вызвал своего стюарда и велел принести чаю себе и гостю.

— Судя по фамилии, вы, мистер Фаберовский, русский? — спросил он, когда был принесен чай. — В молодости я часто бывал в России, в Архангельске. А в Крымскую войну доставлял провиант и амуницию для нашей армии в Севастополе. У меня даже фотография есть.

Он показал поляку на пожелтевшую фотографию на стене, на которой с трудом можно было разглядеть молодого, похожего на татарина Парселла у беленой стены какого-то домишки, и мачты кораблей вдали в дымке Балаклавской бухты.

— А рядом висит хронометр, который мне преподнесли судовладельцы за спасение их судна вместе с грузом золота. Это было, когда меня поймали в Марселе при объявлении Французской республики.

— Говорят, что лет шесть назад на борту нашего «Адриатика» пытались провезти в Англию динамит? — спросил Фаберовский, останавливаясь напротив хронометра.

— Это была утка, пущенная несколькими американскими утренними газетами, — отмахнулся Парселл. — Мне рассказывал об этом капитан Дженнингс, который тогда командовал «Адриатиком». Он просто разрешил в Нью-Йорке двум таможенным детективам провести осмотр трюма на предмет контрабанды, а уж газеты раструбили об этом Бог весть что. Не представляю, как вообще протащить динамит через английскую таможню. Разве что нажраться сдинамитом.