Никита Филатов - Адвокат революции

Выступление Муравьева слушали очень внимательно все присутствующие — включая даже и самого подзащитного, который, конечно же, в общих чертах был уже знаком с его текстом.

— Без этого обязательства не может существовать защита, без него величайшая привилегия адвоката превратилась бы в источник новых недоразумений, страданий, мук и проклятий. Без правильно организованной и полноправной защиты интересов личности невозможно правовое существование страны. В этом смысл общественного существования адвокатуры, в этом долг, возложенный на нее законом. Но адвокат обязан прийти на помощь, среди других, и представителям той «безымянной Руси», того уголовного мира, о котором так много здесь говорилось. Обязан прийти, не спрашивая их имен, не справляясь о том, не имеют ли они сами какого-либо, хотя бы отдаленного, отношения к преступлению и преступнику. И когда иной раз в тиши вашего кабинета к вашим ногам приникнет страдающее человеческое существо — мать, невеста, брат, друг — в невыразимом страхе за своего близкого и дорогого, вы не будете делать между ними никакой разницы, не проведете никакой грани; вы обязаны помочь им безотносительно к тому, не имеют ли, быть может, они сами какого-либо касательства к тому, что сделано их близкими. Нестерпимою болью и мукой сжимается в такие минуты сердце адвоката — человека, и великое чувство сострадания к ближнему наполняет вашу грудь. И вы забываете тогда задавать всякого рода осторожные вопросы, обеспечивающие вам вашу личную безопасность. Да, легко стать в эти моменты жертвой людской недобросовестности, жертвой волка, пришедшего в овечьей шкуре. Но нет тут вины ни перед законом, ни перед Богом и совестью. — Николай Константинович Муравьев точным жестом трагического актера убрал со лба прядь волос и закончил. — Таким адвокатом, таким человеком был и присяжный поверенный Владимир Жданов. Таким он и будет тогда, когда, уповаем мы, веруя в ваше беспристрастие и в справедливость вашего судейского приговора, он оправданным и желанным вернется в нашу товарищескую среду!

В большом зале Московского военно-окружного суда воцарилась пронзительная неустойчивая тишина — такая, которую можно услышать, пожалуй что, только в хорошем театре за считаные мгновения до того, как на сцену обрушится шквал аплодисментов…

Высокий старик и мужчина, сидевший с ним рядом, покинули зал вместе с публикой.

— И что теперь скажете, господин полковник? — поинтересовался старик.

— Анатолий Александрович, я же просил…

— Простите великодушно. Запамятовал совсем, что нельзя вас по званию.

— Да уж, лучше по имени-отчеству.

Это был среднего роста, крепко сложенный, старавшийся быть внешне выдержанным, но внутренне беспокойный и суетливый человек с большим лысоватым лбом и бледным лицом литовско-польского типа с маленькими редкими усиками. Звали его Евгением Константиновичем, фамилия его была Климович, и состоял он в браке с Екатериной Петровной, урожденной Тютчевой, которая имела определенные связи в придворных сферах.

Злые языки поговаривали, что без этого обстоятельства, при всем природном уме, таланте и других выдающихся качествах Евгения Константиновича ему все же не удалось бы сделать столь выдающуюся карьеру — и в неполные тридцать шесть лет стать подполковником [10] В дореволюционной русской армии к подполковникам было принято обращаться на звание выше. К моменту описываемых событий Е. К. Климович уже получил назначение на вышестоящую полицейскую должность, став помощником московского градоначальника. , заняв должность начальника Московского охранного отделения. Как бы то ни было, два года назад Климович, еще в звании ротмистра Отдельного корпуса жандармов, был ранен, и довольно сильно, осколками брошенной в него революционерами бомбы. С тех пор он всегда носил особый бандаж на ноге и неизменные высокие сапоги, при этом несколько прихрамывал.

— Постойте, пожалуйста, здесь…

Дождавшись, пока коридор опустеет, Евгений Константинович повел старика за собой — однако не в направлении лестницы, а совершенно в противоположную сторону. И спустя несколько минут они уже проходили в кабинет председателя Московского военно-окружного суда.

— Милости прошу, господа…

Хозяину кабинета Иакинфу Ивановичу Иллюстрову было немного за шестьдесят, и в своей форме с погонами генерал-лейтенанта, при многочисленных орденах и регалиях, он являл собой живое воплощение великолепия и незыблемости государственного строя.

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — по-военному приветствовал офицер полиции Климович высокого судейского чиновника. — Позвольте представить господина Брянчанинова, непременного члена Вологодского губернского присутствия — и, в некотором роде, вашего коллегу.

— Ах вот как?

— Анатолий Александрович много лет прослужил мировым судьей и мировым посредником, он участвовал, если можно так выразиться, еще в самых первых шагах судебной реформы.

— Очень рад случаю познакомиться лично, — кивнул генерал, протягивая ладонь для пожатия.

— Господин Брянчанинов, помимо того — основатель и руководитель Вологодского отдела Союза русского народа. В этом качестве он оказал нам весьма существенные услуги в изобличении подлинного лица присяжного поверенного Жданова, а также многих его опасных «товарищей» из числа бывших ссыльных.

— А, простите великодушно, не тот ли вы Анатолий Александрович Брянчанинов, который уже с давних пор публикуется в журналах? — председатель Московского военно-окружного суда сделал вид, что вот только сейчас это припоминает.

— Совершенно верно, имеется за мной такой грех. — Гость растаял в улыбке, польщенный вниманием и к себе, и к своему литературному труду.

— Неужели действительно вы это? Тогда знайте, что ваше стихотворное переложение русских сказок мне весьма и весьма понравилось. Недаром же предисловие к нему сам Иван Тургенев написал…

— Ваше превосходительство, — поторопился ответить на комплимент Брянчанинов, — так ведь и я, в свою очередь, на протяжении многих лет являюсь искренним поклонником вашего творчества. Составленный вами словарь «Юридические пословицы и поговорки русского народа», без преувеличения, уникален, а ваш «Сборник российских пословиц и поговорок», поверьте мне…

— Ну, это не мое, это народное творчество. А я лишь собрал материал, так сказать, и привел его в некоторую систему… — проявил хозяин кабинета скромность, достойную всяческого уважения. Заметно было, впрочем, что похвала собеседника явно льстит его авторскому самолюбию. — Присаживайтесь, господа, я сейчас же велю подать чаю…

На протяжении первой части довольно живой беседы между его превосходительством и Брянчаниновым, которая касалась вопросов и судьбы отечественной словесности, подполковник Климович чувствовал себя лишним и немного скучал, хотя старался не подавать виду.